Шаг за грань

Верещагин Олег Николаевич

…Лешка прижал к себе уронившую камень и заревевшую девочку, поднял на руки. Неверяще поглядел на фантора – сторк с улыбкой вытирал стилет, потом примерился шагами ко все еще подрагивающей туше, кивнул, что-то сказал сбежавшимся охранникам. Те восторженно застучали прикладами, коротко выкрикивая какие-то слова.

– Спасибо, – выдохнул Лешка. – Слышите, спасибо.

– А? – Нэйк обернулся. – Не за что… – улыбка сбежала с его лица. – Разумные могут убивать друг друга вволю. Это закон жизни. Но нельзя позволять зверю своей волей убивать разумных. Это скверное дело. Прервать такое – закон чести. Унеси сестру, она испугалась.

– Я не сама испугалась! – сказала Юлька, выворачиваясь на руках брата. – Я за Лешку

испугалась!

– Я прошу прощения, – чуть поклонился сторк. – Я видел, как ты подняла камень и собиралась драться. Я уважаю твою смелость, маленькая дочь наших врагов. Но пусть брат все-таки унесет тебя. Тебе надо помыться, ты в крови.

– Это из коленки, – заявила Юлька. – И ты тоже в крови… Спасибо тебе.

– А, – Нэйк мельком посмотрел на ободранную ладонь. – Да.

Он повернулся – уйти. Но обернулся на голос Лешки:

– Эй.

– Да?

– Не в спину и не тайком, – тихо сказал мальчик. – Слово чести.

В глазах сторка мелькнуло злое уважение.

– Я понял, – кивнул он. – Благодарю за честность и за благородное обещание.

21. Свобода не всем

Второй год Первой Галактической войны

По ночам, случалось, Нэйк плохо спал.

Арк-Сейор не был скучен, в поселке неподалеку от плантации жило достаточно сторков, в том числе и очень хороших родов, фантора были рады видеть там. С пленными он сумел себя поставить сразу, и они вроде бы не собирались доставлять хлопот. Но по ночам иногда не шел сон. Нипочему. Его просто не было, и Нэйк лежал, глядя в окно с широко раздернутыми шторами. Потом поднимался и шел гулять по дамбам, махнув рукой в сторону слуги-сейри, вскакивавшего из своего «гнезда» у порога, а потом бросив: «Нет, не надо» – охранникам из ночной смены, дежурно собирающимся его проводить.

Чаще всего Нэйк думал не о своих «подопечных», а о ходе войны. Ничего хорошего… Земляне упрямо отодвигали фронт, расползались, как масло по поверхности воды. На их стороне воевали уже десятки тысяч бывших рабов. К ним переходили боевые корабли – так часто, что Четыре Расы удалили от линии фронта корабли почти всех других рас-«союзников». Неужели земляне могут победить? Мысль была оскорбительна до глубины души. Нелепа. Сторкад не имел соперников в обозримой части Галактики, его неудачи – которые случались – имели логичные объяснения. Успехи землян были необъяснимы, и Нэйку не удавалось себя успокоить тем, что он всего лишь фантор, что там, наверху, мудрые умы, конечно, уже разработали тактику и стратегию победы…

Мать, вхожая в самые верха, типичная сторкадская женщина, умная, холодная и жестокая, но обожавшая свое потомство, писала ему – родовой тайнописью между строк обычных писем, – что там, наверху, царит растерянность. Четыре Расы походили на мечущихся по дому жителей, которые пытаются кусками ткани заткнуть окна и двери, в то время как наводнение уже подобралось к крыше, и вода хлещет изо всех щелей… И бойцами, и техникой Альянс численно превосходил Землю. Сила Сил, да что там говорить, он превосходил Землю и качеством техники – во многом! И все-таки земляне били Альянс. Били безостановочно, расчетливо, беспощадно, лихо и очень больно. Даже Китеж не казался на фоне этого таким уж поражением – там земляне потеряли почти столько же, сколько и Альянс. А с тех пор нередки были бои, когда потери союзников превышали потери Земли в пять, десять, двадцать раз!!! И разгром отодвигался лишь тем, что, похоже, Земля не подозревала, как обширны владения врага, – расширяя захваченную зону, она невольно замедляла темп наступления, не хватало людей. Если бы землян было больше… хотя бы вдвое… Нэйк ощущал, как противно взмокают ладони.

С тошнотной четкостью понимал он и то, насколько хрупок сам Альянс.

И гадал: кто и когда первым побежит к Земле на поклон? Не сторки. Только не сторки. Но кто? А если на стороне землян вмешаются те, кто сейчас нейтрален? Если вмешаются мьюри? Или пусть не мьюри, кто-то другой, даже не столь сильный? Тогда это будет уже не военный разгром. Это будет полная гибель. Крах. Хорошо еще, что земляне все-таки столь не похожи на остальных обитателей Галактики, что их опасаются, что к ним относятся с подозрением даже нейтралы…

Иногда после таких мыслей он начинал думать и о самих землянах. Мучительно, словно сам себя прижигая раскаленным железом. Он раскладывал перед собой личные дела. Или – на своих ночных прогулках – перебирал мысленно своих подопечных. Должен был быть какой-то секрет. Ключик. Кнопка. Едва ли эти, наверху, видели близко хоть одного землянина, если исключить довоенный официоз. Он, Нэйк, видит ежедневно. Как они работают. Как едят. Как развлекаются. Как спят. Он заходил в блоки ночью, как будто пробирался во вражескую крепость. Он смотрел на спящих. Он тасовал лица и привычки, слова и взгляды. Смешивал в кучу. Раскладывал. Рассматривал, анализировал. Его никто не принуждал делать это, и поэтому, именно поэтому, Нэйк был так настойчив. Он выкачал из информатория все, что там было о землянах. Он перебирал конфискованные вещи. Его брала жуть от одной мысли, что старший брат или отец вот этого – ну вот этого, коротко стриженного, которого сегодня вечером старший распекал за немытые пятки… или вот этого, старше, с внешностью принца, чеканным поведением солдата и взглядом героя сэокг… или вот этого… вот этой… вот этой… вот этого… – что их старшие могут однажды прийти на Сторкад. Прийти, как на десятки планет приходили сами сторки.

Он обязан был сделать все, чтобы этого не случилось.

Сегодня на приеме у командующего планетарной базой флота одна из женщин спросила всерьез, нельзя ли взять из лагеря двух девочек, ее младшая дочь хочет служанок-рабынь с Земли. Нэйк не сразу понял, о чем с ним говорят. И едва нашел достойные слова для отказа. Достойные и лживые. Не мог же он сказать, что служанки-рабыни не получатся даже из самых маленьких. Его бы не поняли.

Сторки не понимают землян. Он тоже не понимает. Но должен понять.

Должен.

Два дня назад он случайно услышал, как двое юных англосаксов говорили об охоте. С тоской, как фанатики говорят о недоступном предмете вожделения. Тем вечером Нэйк подошел к одному из них во дворе и предложил вместе поохотиться – мол, нужен кто-то, кто будет носить подстреленное, сейри слабоваты. Англосакс ответил, что господин начальник лагеря едва ли найдет себе носильщика среди пленных – это не входит в их обязанности. И спокойно ждал, пока Нэйк его отпустит.

Что на уме у старшего русских, у Олега? Что у них у всех на уме? Нет, что на уме – ясно, свобода. На уме – свобода, в глазах – ненависть. Почему так однотонно-стерильны отчеты камер наблюдения?

Ключик. Полжизни за ключик.

* * *

Цивилизованному человеку трудней, чем дикарю. Дикарь привык голодать, ему легче в тысячу раз перенести однообразную еду. А с другой стороны – дикарь, увидев накрытый стол, не задается вопросами типа можно ли есть? И очень удивится, если кто-то скажет, что – нельзя. Может быть, спросит понимающе: еда отравлена, да?

Отравлена. Да.

Тридцать восемь пар глаз уже начали есть. Они лопали подряд все, что стоит на столах. Потому что с самого детства, с рождения, с первого вздоха никто из их хозяев не знал, что такое настоящий голод. Даже дворяне, за плечами которых были лицейские испытания. В мире, в котором они росли, еды было много. Разной еды. И никому не пришло бы в голову кормить ребенка бесконечной кашей из местного «риса», который даже и не рис.