Шага
Шрифт:
А, сухо: Она спрашивает, заметила ли это птица?
М, после паузы: Нет.
Б, успокоившись: А…
А, холодно: Она очень любит животных (обращаясь к Б), да?
Б, восхeuенно: Попопопо.
Но М уже увлечен своей историей.
М: Что это за йа? Йа, которая весила двадцать пять грамм и была величиной с яйцо, в то время как йа, выходившее из нее, было величиной… величиной… величиной…
Взмахивает руками.
А: Ну?
Пауза.
М: С БОЛЬШУЮ ПТИЦУ. Оно раздавалось в доме… затем наступала тишина… Я был в полной растерянности… в полной…
А:
М: Моя жена — нет.
М умолкает. А «будит» его.
А: И что же?
М: Ничего.
Затем М продолжает, словно возвращаясь откуда-то издалека.
М: Птица, которая говорит йа, сама основа "я".
А, бесцеремонно-буднично: Вот как, я думала, тут дело в другом.
М, опять в замешательстве: Да? В чем же?
А, смеется: Не скажу.
Короткие смешки А и Б, которая ничего не понимает.
М, совершенно бессвязно: Птица, которая горланит свлово «йа»… так вот… я вовсе не хочу этим казать, поймите правильно, что птица лишена… нет, нет, вовсе нет, расизм всегда был мне неведом… нет, но понятие… понятие… мы привыкли связывать его с понятием… (жест) килограммов… определенных форм. Когда мы, мы говорим: йа…йа… Но чтобы птица… мы ведь не привыкли, не так ли… считается, что «йа» птицы такое же миниатюрное, как и сама птица… нет, не то, чтобы считалось, что она не ощущает собственого йа… я путаюсь, да, я хочу сказать, что у нас (жест) считается, что… не так ли… имеется тенденция полагать, что она ощущает его очень слабо в переломные моменты своей жизни, когда ей страшно или когда она умирает. (Довольно длинная пауза) Что я только что сказал? (Он ошеломлен) Только что я сказал что-то ужасное, что-то решающее.
Б, очень взволнованная: Ох судрина, ох судрина.
А: Вы не сказали ничего решающего, вы ВООБЩЕ НИЧЕГО НЕ СКАЗАЛИ.
М: Вы полагаете?
А: Уверена.
Пауза.
М, обескураженный: Тем хуже. Может быть, мне так и не удастся добраться до конца этой истории.
А: Потому что она началась?
М: А вы не заметили?
Б, опечаленно: Окоа, да, да.
А: Нет. Когда она началась?
М: Когда птица появилась в моей комнате.
Пауза.
А: Вот как.
Молчание. Общая пауза.
М: Больше не знаю, как вам объяснить…
Б: Тенедамос, натаган едос…
М: Что она говорит?
Б, дотрагиваясь до его груди: ВЫ, НЕ ПТИЦА.
А: Она просит рассказать, что сделали ВЫ, ВЫ.
М: Да, я могу рассказать ОБ ЭТОМ. Я, Я научил птицу еще одной фразе: «Здрассьте-до свидания, дамы-господа».
А: Всей целиком?
М: Да. Она запомнила: «Здрассьте-до свидания, дамы-господа». Тогда я научил ее еще кое-чему, затем еще и еще. Она запомнила все.
А понемногу заинтересовывается. С ее стороны — нечто вроде допроса:
Б, счастливая: О…
А: ПОЧЕМУ вы учили ее?
М: ПОТОМУ ЧТО ОНА ЗАПОМИНАЛА.
А: А затем вы перестали ее учить?
М: Да.
А: ПОЧЕМУ вы перестали ее учить?
М: Чтобы она все-таки ОСТАЛАСЬ ПТИЦЕЙ.
Всеобщее согласие.
А: И как теперь?
М: Половина от моего уровня.
Б, счастливая: Ойо.
Жест, она показывает ее рост.
А: КАК
М: Кстати и некстати. И как придется.
Б: Тсс тсс тсс.
Б удручена. И А тоже.
А: Очень жаль.
М: Да. С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ КОЛИЧЕСТВЕННОЙ, ОНА РАСПОЛАГАЕТ ОТНОСИТЕЛЬНО
НОЛЬ. ЭТО — ВСЕ, ЧТО УГОДНО, В ПОРЯДКЕ И БЕСПОРЯДКЕ. И потом, надо это знать…
А: Что?
М: Что она говорит! Потому что иначе это можно принять за какой-то полицейский пост… Откуда у нее этот акцент? (Пауза, затем сам с собой) Я никогда не узнаю… прошлое для нее… (Жест: это не в nчет).
Б: Птица натаган?
М: (Отметим, что он понимает шагу, когда его это «устраивает») Дура. (Фразы, все время фразы) Вы спрашиваете, какая она, и я вам отвечаю: дура. Вы спросите меня, исключительная ли это птица, и я вам отвечу: да, исключительная дура… Слушайте хорошенько, что я вам скажу: в один прекрасный день эта птица будет съедена кошкой. В один прекрасный день я умру: эта птица будет съедена кошкой.
Б, ошеломленно: Ойо.
А, весело: Она опечалена, потому что птица БУДЕТ СЪЕДЕНА кошкой.
М: Понимаю. Но эта птица не в состоянии понять, что какая-то кошка вот уже три года ждет ее за углом. И вот… Я говорю ей: «Кошка, кошка, берегись кошки». И что же делает она, Повторяет это перед самым кошкиным носом: «Кошка, кошка, берегись кошки».
Все очень серьезны. Молчание, которым заканчиваются все беседы. Б нарушает его первой.
Б, обращаясь к А: Птица дукса?
А, обращаясь к Б: Да, можно подумать, что у него на нее зуб.
М, он услышал: Я больше не люблю эту птицу. Я говорил с ней, но больше не люблю ее. Мы были вежливы друг с другом. Мы виделись за полдником. По вечерам она дрыхнет, из нее не вытянуть ни слова, но днем она в полной форме.
Б: Каламай каламай.
М, он понял: Да, конечно, это относительно, и в то же время не относительно. В целом, конечно, должно быть, происходило нечто вроде… мы не понимаем друг друга в одном и том же месте, предположим, я понимаю здесь (жест), а она не понимает там (жест, женщины следят взглядом), и тем не менее, В ЦЕЛОМ, иногда, должно быть, происходило нечто вроде…
А, очень нетвердо: Нечто вроде РАЗГОВОРА?
Разумеется, такого, как у них.
М: Да.
А: Эта птица знает, что она разговаривает?
М: Нет, но поскольку это знаю я, в общем, это не проблема.
Молчание. И вот Б открывается хрупкая, но суровая истина. В одиночестве, ни к кому не обращаясь, она сообщает ее. Появляется выход из тоннеля.
Б, очень нежно: Ойи нима нима манук ойо.
А, так же: Она говорит, что птицы питаются маленькими, маленькими зернышками, почти не видимыми, СТИШКАМИ, МУХАМИ, она говорит, что ЗНАЕТ… как это ЗАБАВНО, когда они раскусывают их.
Б раскусывает воображаемую муху. Свежесть садов, в которых совершаются преступления, Зелень. Наконец, воздух. М отступает, удаляется от низ.