Шагающая смерть
Шрифт:
– Выбрось ты это все из головы, – сказал Дэв. – У тебя там не те данные. Кроме того, у меня всегда было такое чувство, что Нага лишены чего-то, может быть, проницательности.
– Что ты имеешь в виду? – не поняла Катя.
– Тебе никогда не приходилось замечать, что, когда ты подсоединена, обычная скала приобретает такие черты, которых ты доселе не замечала?
– Да…
– Все вроде как и раньше – скала, но в то же время не скала, она приобретает что-то такое, я не знаю, ну, оттенок, что ли, нечто особое, что-то присущее лишь ей, что-то такое, что раньше тебе в глаза не бросалось. Мне кажется, это напрямую связано с интенсивностью и направлением местных магнитных полей, температурой, химическим составом каждой конкретной скалы,
– Нага обладают такими чувствами, которые мы не в состоянии даже понять, – сказала Катя. – Они способны увидеть и почувствовать то, чего мы вообще не замечаем.
– Именно. Но можно сказать и наоборот. Нага может не заметить массу того, что нам кажется очевидным. – Он подвинулся ближе и легонько провел по ее подбородку указательным пальцем. – Такие вот дела.
Их поцелуй длился долго-долго.
– Ну, как? Тебе все еще хочется позаимствовать образ мышления Нага?
– Нет, пожалуй. Да и никогда по-настоящему не хотелось. Просто, вот… такая я. Понимаешь, я из тех, кто в одну секунду загорается. Дэв, ради Бога, будь осторожнее там завтра, обещаешь?
– Обещаю. Вспомни, сколько бы раз нам с тобой ни приходилось отправляться на диких ксенов тогда, они не особенно-то реагировали на наше присутствие, подпускали нас черт знает как близко, помнишь? Я уже вообще сейчас не могу с определенностью сказать, понимали ли они вообще, что рядом с ними кто-то находится, ну разве что, возможно, принимали нас за какое-то диковинное явление природы, за какие-нибудь движущиеся скалы или что-нибудь в этом роде. Разумеется, они не ощущают пространство так, как мы – у них нет того чувства обособленности, как у нас, или же той настороженности, которую испытываем мы, если кто-то из незнакомых людей вдруг пожелает подойти к нам слишком близко, нет. Их эволюция никогда не включала в себя такие понятия, как ненасытный хищник, норовящий подкрасться как можно ближе, или какой-нибудь не очень приятный сосед по пещере, который запросто может долбануть тебя дубиной по черепу, после чего сварить в каком-нибудь котле.
– Нага не по чему долбануть – нет у них голов.
– Это ты точно заметила. Да и котел должен быть необъятный. Но идею ты уловила.
Катя долго молчала.
– Дэв? – снова спросила она, прервав, наконец, молчание.
– Что?
– Что же из этого всего выйдет а?
– Из чего?
– Из беседы с Нага?
– Ты имеешь в виду, о чем мы еще договоримся, когда сумеем убедить их в том, чтобы они нас не сожрали? Может быть, попросить их оставить в покое наши города?
– Нет это было бы уж слишком. – Несмотря на то, что на душе у нее кошки скребли, она нашла в себе силы улыбнуться. – Но ведь у нашего Синклера идея фикс зачислить и Нага, и ДалРиссов в наши союзники. И я немало думала, чем же такие союзники могут нам помочь. Дэв, Нага даже не способны осмыслить такое понятие, как враг. И, несмотря на то, что это именно они за последние четыре с лишним десятилетия изгнали нас из всех миров, они, тем не менее, представления не имеют о том, что такое война. Черт возьми, да чего ходить далеко, даже наш Фред и тот вряд ли понимает, что есть множество индивидуальностей. А ведь именно его мы хотим напустить на тех самых Нага, что обитают здесь, на Геракле, и мне кажется, что идея одного индивидуума, убивающего другого такого же индивидуума, должна быть ему чужда в принципе, как… я не знаю что. Как представление Нага о Вселенной недоступно для нас.
Дэв долго раздумывал, прежде чем ответить на этот вопрос.
– Я мог бы, конечно, загрузить тебя всеми этими избитыми банальностями относительно синергии взаимно чуждых культур, – сказал он, немного помолчав.
– Тебе не раз это приходилось слышать от Синклера. Разнообразие хорошо именно тем, что две культуры имеют уже два способа мышления. А вместе они способны додуматься до таких вещей, о которых никто из них и не подозревал, оставаясь в одиночестве.
– Все это так, но мы ведь говорим сейчас не о культуре, Дэв. Мы говорим о кусочке черноватой, наделенной ощущениями пленки, перемешанной Бог знает со сколькими триллионами нанотехнических конструкций, живущей во тьме, пожирающей скалы и думающей о таких вещах, о которых людям… – Она не договорила. – Откуда же приходит к ним эта синергия? Ведь из каких бы антагонистических культур не происходили люди, они – люди. У них очень много общего. Они разговаривают, поют, любят друг друга и желают добра своим детям. Они смотрят на небо и поражаются. А Нага ведь совсем другие.
– М-м-м, может быть. Но я нутром чую, что, каким бы чуждым нам ни было то или иное создание, любая попытка столкнуть два противоположных и чуждых друг другу существа – все равно что настройка микроединств в двигателе корабля. Ты можешь получить бездну энергии, которой там и в помине не было до этого. Во всяком случае, гораздо больше, чем можно ожидать от таких крохотуль.
Сказав это, Дэв даже призадумался, верное ли сравнение выбрал. В двигателе корабля резонанс между двумя маленькими черными дырами размером с нейтрон каждая, вызывал колоссальную энергию, это верно… энергии этой было вполне достаточно, чтобы превратить в пар и самый огромный из кораблей, и вообще все в радиусе нескольких десятков тысяч километров.
Какую же энергию способна высвободить пара «человек-ксены»? Возможно ли будет как-то контролировать эту энергию?
Катя вдруг забеспокоилась.
– А… вы завтра далеко отправляетесь?
– А я знаю? Все зависит от Нага, не так ли? – Он чувствовал, как Катя дрожала.
– Дай сюда… – Протянув руку, Дэв взял ее ладонь в свою, и их вживленные сенсоры соприкоснулись. Они снова поцеловались, и общие эмоции помчались по проводам их рук, готовые сплавить их воедино.
Дэву не раз приходилось слышать, что некие шакаи – «сливки общества», особая субкультура верхнего, самого верхнего слоя японского общества, специально вживляли себе датчики в губы, гениталии и другие эрогенные зоны для того, чтобы усилить физические ощущения. Дэв всегда презирал подобные вещи, считая их дурью. Зачем они? К чему? Любое повышение интенсивности чувства, если оно было искусственным, все равно не то. И имплантируемые цепи поначалу вообще не предназначались для того, чтобы усиливать какие-то там ощущения, а всего лишь для передачи данных от цефлинка и к нему. Дэв так и не понял, усиленным был этой поцелуй или нет, он прервал контакт, убрав свою ладонь, и предпочел обеими руками забраться Кате под жилет.
– Я хочу тебя, – шептала она. – Давай возвращаться.
– А там ничего нет, кроме модулей ВИРкома, – возразил Дэв. – Но ничего, можно будет попробовать соединиться через какой-нибудь уорстрайдер, где два пилотских отсека…
– Ты не понял меня. Я не ВИР-секса хочу. Я хочу по-настоящему. С тобой.
Дэв недоуменно хлопал глазами. Большинство тех, кто располагал тремя разъемами предпочитали как раз ВИР-секс, если только была возможность соединить цефлинки. Несмотря на все упреки, переживаемые ощущения совершенно не отличались от тех, которые приносит обычный сексуальный контакт – мозг не различал эмоции по их происхождению, и непонятно, в чем состояла разница, можешь ли ты сам создать в своем воображении ту или иную романтическую сцену, то ли заново пережить, вызвав в памяти, уже имевшую место. Дэв знал многих мужчин и женщин, которые даже стыдились нормального секса, этих «лошадиных потуг», как они выражались. Да и детей можно было зачинать в клиниках, а ВИР-секс был гигиеничнее, удобнее, никаких треволнений и во многих отношениях даже более «естественным», чем самый естественный. Дэв и сам толком не знал, был ли он сторонником такой точки зрения, или нет. Он практиковал и то, и другое, в каждом находя что-то свое. Но с Катей у него ничего такого реального не было, и то, что она вдруг первой проявила инициативу, слегка ошарашило его.