Шрифт:
Часть первая
ТЕОБАЛЬДС-РОУД
Он шел белыми коридорами, мимо щитов с прикнопленными объявлениями о сдаче внаем скромного жилья и о продаже старых автомобилей, мимо столиков, за которыми сидели любители кофе, мимо отверстия в белом полу, над которым застыл колченогий стул, охраняя открытый люк, где возился некто с фонариком; у выхода он взглянул на часы:
вт
28
3:33
Спускаясь по ступеням, он помедлил и с улыбкой задержал взгляд на этих цифрах. Три-три-три. Хорошая примета. Сегодня все сойдется, сегодня все сложится.
Дневной свет казался ослепительно ярким, даже в сравнении
Грэм Парк ступил на широкий серый тротуар перед зданием колледжа и, пропустив поток машин, перебежал на северную сторону Теобальдс-роуд. Поравнявшись с пабом «Белый олень», он пошел дальше прогулочным шагом, помахивая большой черной папкой, которую приходилось нести за единственную уцелевшую ручку. В папке лежали ее портреты.
Он посмотрел на небо, простиравшееся над жилыми домами, над громоздкими башнями офисных зданий, и с улыбкой отметил, как причудливо разграфили синеву закопченные городские крыши.
Сегодня все выглядело свежее, ярче, реальнее, будто его обычные, ничем не примечательные жизненные обстоятельства уподобились спектаклю, где актеры сначала запутались в тонком занавесе и не могли предстать перед публикой, но вот теперь с торжествующим видом вышли на авансцену и, разведя руки в стороны, запели: «Та-ра-рааа!» Он почти смутился от такого юношеского прилива чувств; это ощущение восторга нужно было лелеять, прятать от посторонних глаз, а если анализировать, то с осторожностью. Достаточно было просто знать о том, что оно есть; сама тривиальность такого блаженства как-то ободряла. Пусть даже многим другим довелось испытать нечто подобное; пусть многие другие испытывают нечто подобное прямо в эту минуту — все равно их переживания будут совсем не такими, никогда не совпадут полностью. Отдайся чувствам, сказал он себе. Что в этом плохого?
У ближайшей многоэтажки застыл, прислоняясь спиной к серо-красной кирпичной стене, оборванный, грязный бродяга.
Невзирая на жару, он был одет в зимнее пальто болотного цвета; из одного башмака торчал босой палец. В руках старик держал две большие коробки свежих шампиньонов. От вида бедности в сочетании со странностями Грэму всякий раз делалось не по себе
Да, много в Лондоне странных личностей. На каждом шагу попадаются нищие и убогие, этакие разлетающиеся осколки гранаты, ходячие язвы общества. При встрече с такими субъектами он содрогался от неприязни и страха, хотя от них не исходило никакой угрозы — им самим впору было бояться каждого встречного. Однако сегодня все виделось по-иному; сегодня старик в зимнем пальто, часто моргающий, с землистым лицом, обхвативший потными руками две килограммовые упаковки грибов, выглядел занятно, и не более того — готовый сюжет для будущего рисунка. Дальше по улице, возле почты, стоял высокий, прилично одетый чернокожий парень, который вполголоса разговаривал сам с собой.
Он тоже оказался совсем не страшным. Грэм подумал, что, наверно, так и остался провинциалом, хотя упорно с этим боролся. Он всегда напускал на себя столичный скепсис, да, видно, перестарался; потому и шарахался в ужасе от всего, что приоткрывал ему большой город. Только теперь, предчувствуя новые силы, которые она могла бы ему дать, он позволил себе роскошь внимательно вглядеться в себя (а ведь в городе требовалось все время носить защитную броню, просчитывать каждый шаг).
Раз и навсегда выбрав для себя маску осторожного циника, он теперь понял, что при всей непробиваемости такой защиты — а результаты ее были налицо: как-никак он уже студент второго курса и учится неплохо, вопреки опасениям матушки; деньги не промотаны; на нож не нарывался; сердце свободно, — при всей неоспоримой надежности такой обороны, за все приходит расплата, и расплатой стало отчуждение, непонимание. С чего он взял, что тот чернокожий парень — псих? Мало ли у кого бывает привычка разговаривать с самим собой. С чего он взял, что старик в рваных башмаках — без пенса за душой, и грибы у него ворованные? Может, просто не повезло бедняге: вышел в обеденный перерыв купить грибов, а башмаки возьми да и лопни. Грэм смотрел на ревущий поток машин и поверх него — на ограду густо увитой плющом Грейз-Инн, видневшейся справа. Этот день, этот путь запомнятся ему навсегда. Даже если она не... даже если его мечты, его надежды не... Нет, все сбудется. У него было твердое предчувствие.
— Ну-ка брось эти мысли, Парк, — они наверняка грязные.
Он резко обернулся и увидел Слейтера, который вприпрыжку спускался по ступеням библиотеки Холборна: на нем были джинсы в полторы штанины, блестящая черная туфля на одной ноге и высокий ботинок на другой; джинсы он подогнал соответствующим образом, чтобы одна штанина, как положено, опускалась простроченным краем на черную туфлю, а вторая заканчивалась бахромой на уровне колена. Вдобавок Слейтер облачился в потертый жокейский камзол с черной сорочкой и нацепил галстук-бабочку, тоже черный, но при этом густо усеянный мелкими пурпурными стекляшками. Маскарад довершала кепка из красной шотландки. Грэм в голос расхохотался. Слейтер смерил его взглядом, полным напускного презрения:
— Не вижу причин для такого бурного веселья.
— Что за вид? Выглядишь, как... — Грэм жестом обвел джинсы и обувь Слейтера, а глазами указал на кепку.
— Выгляжу как баловень судьбы, — перебил Слейтер, взяв Грэма под локоть и увлекая его вперед, — который на барахолке в Кэмдене сумел откопать настоящие летчицкие ботинки.
— И чикнул их ножиком, — подхватил Грэм, разглядывая ноги Слейтера и одновременно высвобождая локоть.
Слейтер ухмыльнулся и сунул руки в карманы обезображенных джинсов.
— Вы обнаружили постыдное невежество, молодой человек. Если бы вы пригляделись повнимательнее или пораскинули мозгами, то могли бы сообразить, что на мне авиаторские ботинки особого фасона, которые с помощью пары молний превращаются в шикарные туфли, коим в сороковые годы не было цены. Смысл-то вот в чем: если отважного аса сбивали в тылу врага, ему достаточно было расстегнуть молнии на щиколотках, чтобы остаться в цивильных туфлях, сойти за местного и сбить с толку злобных эсэсовцев в узких черных мундирах. А я всего лишь приспособил...
— Совершенно идиотский вид, — не дал ему договорить Грэм.
— Слышу брюзжание сексуального большинства, — парировал Слейтер.
Теперь они шли еле-еле; Слейтер не выносил суеты. Грэм почти притерпелся к этой привычке и знал, что поторапливать Слейтера бессмысленно. Поскольку времени у него было с запасом, оставалось только получать удовольствие от неспешной прогулки.
— Даже не понимаю, чем ты так меня возбуждаешь, — сказал Слейтер, но, вглядевшись в лицо приятеля, с обидой спросил: — Парк, ты меня слушаешь или нет?
Грэм сокрушенно покачал головой, едва заметно улыбнулся, но вслух ответил:
— Конечно слушаю. И кончай паясничать.
— Ах, боже мой, прошу прощения, — театрально расшаркался Слейтер, прижимая руку к груди. — Наш чувствительный гетеросексуал обиделся. Он, наверно, еще и малолетка. О, я этого не перенесу!
— Может, хватит придуриваться, Ричард? — сказал Грэм и остановился, чтобы посмотреть приятелю в глаза. — Мне иногда кажется, что ты никакой не гей. Ну, ладно. — Он снова двинулся вперед, делая попытку хоть немного ускорить шаг.