Шаги в бесконечности
Шрифт:
У радиометра маячил Энквен, он даже позу не переменил.
– Ты железный, Энквен, – заметил Икаров.
– Белковый, – уточнил робот.
– Что ты успел?
Энквен показал несколько новых отметок на радиационной карте Рутона. Капитан просмотрел пометки, долго глядел на одну, показывавшую всплеск радиации, но ничего не сказал.
Приблизившись к центральному пульту, капитан посмотрел на часы и обернулся к роботу:
– Энквен, как будем измерять время на Рутоне?
– В часах, минутах и секундах, – сразу ответил робот, не удивившись вопросу.
– Не
– Мы здесь надолго?
– Пока не выполним задание.
– Давай, как другие астронавты, – кивнул Энквен. – И знаешь что, капитан?
– Что?
– Давай и на «Пионе» измерять время в сутках. Если мы полетим на нем, – добавил Энквен.
Энквен отметил очередное показание радиометра, нанес его на карту и приблизился к Икарову.
– На Земле я задавал вопросы воспитателю, – произнес робот.
– Знаю.
– Здесь буду задавать вопросы тебе.
Икаров кивнул в знак согласия, одновременно припомнив жалобу Ливена Брока на то, что вопросы Энквена иной раз ставят его в тупик. А ведь Ливен Брок – один из самых образованных людей Земли!
Энквен посмотрел на глобус Рутона.
– Радиация – поток частиц, который разрушает живую клетку, – произнес Энквен. – На Земле есть радиация. Почему она не уничтожила жизнь?
– Эволюция жизни сумела приспособиться к радиации, – пояснил Икаров.
– Может человек ощутить радиацию, как ощущает он тепло, цвет или запах? – снова спросил Энквен.
– Нет, – ответил Икаров.
– А если доза излучения смертельна?
– Даже в этом случае.
Энквен положил руку на радометрический счетчик.
– Перед выходом наружу позаботься о противорадиационной защите, капитан, – сказал он. – Я обнаружил на Рутоне сильное гамма-излучение.
Энквен, оставив счетчик, подошел к глобусу, повернул его и показал точку, которая с самого начала привлекла внимание Икарова.
Капитан посмотрел на робота.
– Что же, по-твоему, дает излучение? – спросил Икаров.
– Сначала я решил, что это уран, – сказал Энквен. – Теперь пришел к выводу, что здесь месторождение тория и радия.
Икаров долго и молча всматривался в хитросплетения кривых, вышедших из-под пера самописцев.
– Ты ошибся, Энквен, – покачал капитан головой. – Это не торий и не радий.
– Всплеск радиации… – начал Энквен.
– Космическое излучение, – перебил капитан. – Рутон тут ни при чем. Запомни форму этого пика на ленте: такую кривую может давать только космическое излучение.
Нагнувшись над глобусом, Икаров стер точку, которую нанес Энквен.
За время короткого сна в рубке накопилось немало дел.
Капитан углубился в работу. Резкий голос Энквена заставил его вздрогнуть:
– Поздравляю, капитан! – сказал Энквен.
– С чем это?
– Мы на Рутоне ровно сутки, – произнес Энквен.
– Близ Рутона, – машинально поправил Икаров.
Да, пошли вторые сутки, и кое-какое представление о планете они уже составили. Но пока что напрасно искали Икаров и Энквен металл, в котором в последнее время больше всего начала нуждаться Земля. Следов лития на Рутоне обнаружить пока не удавалось.
– Здесь нет лития, – сказал Энквен.
– Высадимся – отыщем, – произнес капитан.
Рутон был почти не изучен землянами. Руки не доходили. Кроме того. Высший координационный совет считал, что Рутон беден полезными ископаемыми. Данные совета основывались на показаниях автоматических зондов, которые запускались в сторону Рутона. Но зонды, по-видимому, ошиблись либо автоматика их оказалась несовершенной. Первые же часы пребывания близ Рутона убедили исследователей, что традиционные представления землян об этой планете нуждаются в существенных поправках. Много заманчивых крестиков, птичек и прочих значков нанесли Икаров и Энквен на глобус Рутона.
В одном месте Икаров обнаружил даже обширный район, где можно было подозревать нефтеносные пласты. Откуда нефть на Рутоне? Разве эта планета знала органическую жизнь? Быть может, эта нефть неорганического происхождения? Все эти вопросы предстояло решить.
Когда корабль перешел на новый виток, индикаторы в одном месте показали неожиданный всплеск температуры на поверхности Рутона. Это произошло над возвышенным плато, окаймленным горами.
Икаров несколько раз проверил показания. Ошибки быть не могло: температура плато, которое давно уже скрылось из виду, была много выше температуры окружающей среды.
Энквен внимательно осмотрел индикатор инфракрасного излучения.
– Возможно, чувствительность прибора недостаточна, – высказал он предположение.
Икаров усмехнулся.
– Чувствительность прибора такова, – сказал он, – что если бы ты в Зеленом городке чиркнул спичкой, регистратор в моей комнате, известной тебе, отметил бы тепловую вспышку.
– Как люди создали такой прибор? – спросил Энквен.
– Бионики позаимствовали принцип прибора у змеи, – ответил Икаров. – Змея способна определять ничтожное изменение температуры.
– Это люди воспитали у змеи такое качество?
– Нет, эволюция, – улыбнулся Икаров. – Видишь ли, змея глуха. Она не может улавливать звуковые колебания воздуха. Природа не подарила ей ушей.
– У змеи есть глаза, – сказал Энквен. – Когда мы с Ливеном Броком были в зоопарке…
– Глаза у змеи есть, – перебил Икаров, – но видят они неважно. И голоса нет у змеи, она может только шипеть, выпуская струю воздуха. Так что единственный орган чувств, который помогает змее выжить, – это орган, с помощью которого она может распознать источник тепла. Ни одно существо на Земле, кроме змеи, не располагает таким органом. Таким образом, змея издали чувствует добычу – теплокровное животное и может охотиться на него. Змея может почувствовать мышь, даже когда та прячется в норе, глубоко под землей.