Шаги в глубину
Шрифт:
Ну и молодец, хоть ты, сволочь, и перебил меня. Отстрелить «дырокол» здесь и сейчас — это как отрезать себе ногу. Да, мы не сможем сами вернуться в наш мир, и шанс для двух фрегатов — это проскочить встречным курсом с идущей сюда «Тенью». Да, мы не сможем разворачивать продвинутую тактику: одного «дырокола» хватит только на гомеостазис.
Да, да и да.
— Вводи печать высшего доступа и получай аварийное меню.
Я слушала свой голос, в котором было много холода, я висела в космосе над поверхностью песочной планеты, и самое главное, что мы в любом случае успевали
— Готово, — сказал обормот.
— Координаты уже вшиты. Пусть ВИ проверит — и действуй.
Дональд не ответил. На пределе действия сканирующих сфер мерцали метки врагов, у нас неспешно шла перепроверка самых важных во вселенной данных. Ей-богу, осталось только закурить и смотреть в желтую больную глубину.
— Г-готово, — доложил Дональд.
— Пли, что ли.
Наверное, стоило бы разорвать синхронизацию, подумала я, когда острые когти вырвали из меня здоровенный кусок живота. Огненный росчерк уплыл к цели, я смаргивала слезы, пытаясь удержать его в поле зрения. Это было прекрасное зрелище: марево боли в глазах, которых на самом деле нет, песочная планета — ключ к финалу нашей миссии — и маленький болид выбора, который я только что швырнула вниз.
— Контакт, — сообщил ВИ.
Поверхность планеты не изменилась. Мы висели в поле ее тяготения, мы касались ее тропосферы, но падение наших двигателей даже на мгновение не изменило песчаное спокойствие. Датчики показывали скорость ветра над поверхностью планеты, показывали, что там идет сероводородная буря, что там нет никакого песка на самом деле, а есть тончайшая взвесь почти чистого ванадия.
А потом оттуда начали подниматься Предвестия — одно за другим. Крылатые, похожие на кресты, непохожие ни на что живое твари. Твари, против которых я не могу применить последнюю солярную боеголовку.
— Дональд, — сказала я в ответ на участившееся дыхание, — просто веди непрерывный огонь.
— Планете вредить нельзя?
— Пока нельзя.
И маневрировать нельзя: не успеешь уйти в открывшуюся червоточину. И бояться нельзя. А можно только считать секунды, и самое обидное, что дыра в наш мир может раскрыться когда угодно, так что нет даже красивого и трагичного таймера, нет шанса на «держись! Еще три секунды… Две… Одна!».
Я выстрелила кластерными торпедами. Три группы по две, «веер» — убийственный кулак перехвата с отличным ускорением. Предвестий смяло и опрокинуло снова в кипение атмосферы.
— Две метки справа по курсу.
Огонь.
— Три метки справа по курсу.
И еще. И еще, и еще — пока не остались только бортовые лазерные установки и такие грозные, но бесполезные идиотизмы со сверхмассивными и солярными зарядами. А значит — осталось совсем немного, и все идет хорошо: или откроется червоточина, или нас уничтожат.
Вероятность — она всегда имеет вид «yes/no», а остальное придумала статистика.
«Я знаю много слов на“ – изм” »,— вспомнила я сама себя.
А потом у фрегата «Телесфор» выросли пылающие крылья. Над песочной планетой всходило ослепительное крылатое солнце, и это было мое последнее воспоминание о Закате.
* * *
— Доктор, она в сознании.
«Она» — это, надо понимать, я. То есть пора открывать глаза.
Надо мной мчался коридор: лампа, лампа, лампа, лампа… Коридор был длинным, как туннель в смерть, но рядом находились люди, а значит, или я участница массового побега на тот свет, или меня куда-то везут на каталке с реанимационным интерфейсом.
— Стоять, — приказал знакомый голос, и меня остановили прямо под очередной лампой. — Как тебя зовут?
— Александра Кальтенборн-Люэ. Ин… Нет, капитан имперского флота.
Голос получился очень даже симпатичный. Ничего такой голос.
— Хорошо, — сказало склонившееся надо мной лицо. — Как зовут меня?
Я прищурилась, разглядывая лицо против света. Глаза слушались меня неуверенно, а маячки во всем теле пели приятную песню о том, сколько в меня вкатали анестетиков. Где-то внутри росло раздражение: да она что, издевается, сука?
«“ Издевается” ,“ сука” — ба, да это же ключевые слова».
— Доктор Окамото.
— Молодец, родная моя, — произнес голос без нотки родственного тепла. — Посадите ее.
Каталка с жужжанием наподдала мне в спину, и там, в поясничном отделе, в густом тумане проснулась тупая боль.
— Что со мной?
— Последствия перегрузок. Восемь секунд тридцатисемикратной.
Восемь секунд — это в кашу, в кисель. Глаза, небось, спешно регенерировали, чтобы я с ума не сошла.
— Пока ты не начала спрашивать, скажу кратко.
В дымке щелкнула зажигалка, и я наконец рассмотрела окрестности. Коридор на почтенном расстоянии заполняли люди, рядом стояли санитары, одетые в многолапые медицинские экзоскелеты. Оперировали меня на ходу, я так понимаю.
Доктор Линда Окамото прикуривала, глядя в сторону. «Линда, Линда… У нее же на бейдже написано имя».
— Кратко?
— Да. А ты дополнишь. Во-первых, «Тень» успешно достигла Заката.
Я прикрыла глаза. «Тень».
…Громада сверхдредноута валилась нам навстречу из фиолетовой бездны, корабль с ходу открыл заградительный огонь, позади меня кого-то порвало в клочья, а я чувствовала только боль-боль-боль рвущего жилы корабля…
— Понятно, — сказала я, задирая голову. Лампа по контрасту с силуэтом СД выглядела как взрыв солярной боеголовки. — «Дыроколы» сработали через семь минут тридцать две секунды.
— Вероятно, какой-то временной сдвиг, — пожала плечами Окамото.
Ну, конечно. Почему бы и нет, подумала я, пытаясь ощутить хоть одну конечность. Судя по тому, что шея двигалась, что-то у меня осталось. Если так разобраться, то у меня при любом раскладе осталась я, остался обормот, а остальное дорастят и отрегенерируют.