Шаги за спиной
Шрифт:
– Что ты там увидела?
– Ты очень напряжен.
– Да. Ты тоже.
– Наверное, это магнитные бури, – Людмила взяла покрывало и встала ногами на стул, – держи меня крепче.
Валерий взял ее за талию и посмотрел на свои пальцы.
Пальцы побелели.
– Не дави так сильно, – сказала Людмила, – я же тебе не силомер.
Она повесила первую прищепку. Еще несколько секунд и будет поздно. Решайся!
Валерий неуверенно подтолкнул Людмилу и она покачнулась и наклонилась.
– Ровнее
Она поставила еще одну прищепку и посмотрела вниз.
– Что с твоим лицом?
– А что с моим лицом? – эхом откликнулся Валерий.
– Оно какое-то яростное. Чего ты хочешь?
– Я хочу… – начал Валерий и сбился.
– Ты хочешь?
– Я хочу.
Людмила спрыгнула со стула, оставив покрывало болтаться, спрыгнула и прижалась к нему:
– Наконец-то!
Он пробовал вырваться и сказать что-то в свое оправдание, но Людмила уже толкала его в комнату, впиваясь поцелуями в губы, щеки, глаза, переносицу, подбородок.
– Сорви, сорви с меня одежду, – хрипел ее голос, – я люблю, когда срывают!
Валерий просунул пальцы за воротник и дернул изо всех сил. Что-то оторвалось.
– Только не задуши, – заметила Людмила в скобках – совершенно спокойным голосом – и захрипела снова.
Смог бы я ее задушить? – подумал Валерий. – Нет, ведь останется тело.
Он уже сорвал платье; сейчас платье путалось в ногах.
Людмила приостановилась и освободилась от тряпок, тоже в скобках.
– Срывай!
Она разрывала на нем рубашку. Третья пуговица была пришита крепко и не отрывалась. Он сорвал остальное, довольно неуклюже и повалился на постель. Постель была не убрана.
Поцелуи начинали пробирать.
Вдруг Людмила замерла как кошка, услышавшая тихий звук; поднялась.
– Я люблю в полутьме, – сказала она, подошла к окну и задернула штору. Возвращаясь, она наступила на платье и слегка поскользнулась. Платье было скользким, а пол лакированным, паркетным.
Валерий чувствовал, как стучит его сердце и видел этот стук на своей груди – сердце заметно приподнимало кожу. Что со мной – это похоть, страсть, или я все еще люблю ее?
Людмила упала сверху и стала вслепую срывать остатки одежды.
Часа через два они успокоились настолько, что смогли разговаривать.
– Ты просто зверь какой-то, – сказала Людмила.
Валерий молчал.
– Нельзя доводить себя до такого состояния, – продолжила Людмила, – если ты хотел, то нужно было так и сказать.
– Я боялся, что ты не поймешь.
– А я и не понимала ничего. В последние недели ты стал совсем непонятный. Неужели трудно сказать простыми словами то, о чем думаешь, то чего хочешь? А потом ты превращаешься в зверя. Это так просто – сказать. Я люблю тебя. Скажи.
– Я люблю тебя, – ответил Валерий и снова замолчал.
Людмила подождала и спросила:
– О чем ты думаешь?
– Не знаю.
– Так не бывает. Ты должен думать обо мне.
– Да, я думаю о тебе.
– Правильно. В следующий раз прямо так и говори, не заставляй вытягивать по слову. А о чем еще ты думаешь? Не сейчас, а вообще.
– О своей болезни.
– О чем?
– О тех шагах, которые я слышу. Я стараясь их не замечать, но не могу.
– Мы можем включать магнитофон. Так, чтобы в комнате всегда была музыка. Хочешь?
– Нет. Когда я не хожу, то шагов не слышно. А слишком много музыки утомляет.
– Да, ты прав, – согласилась Людмила. А о чем еще ты думаешь?
– Ни о чем.
– Ты не хочешь, чтобы я тебя поняла?
– Это невозможно.
– Ты же не пробовал говорить откровенно. Ты делал все непонятно, как будто специально.
– Наверное для этого.
– Для чего?
– Вот, ты уже меня не понимаешь, – сказал Валерий и продолжил, – еще я думаю о том, как уходит время. Как уходит жизнь. Иногда мне кажется, что жизни осталось совсем мало.
Как будто предчувствие смерти. С этим ничего поделать нельзя.
– Давай помолчим, – сказала Людмила.
– Давай. Но в тишине это слышно еще сильнее.
– Что слышно?
– Как уходит жизнь.
– Нет, – сказала она, – я просто устала от разговоров.
58
Тамара нагнулась и подняла красно-желтую обертку; смяла ее в ладони и бросила в урну.
– Нельзя быть такой правильной, – заметил Валерий.
Она улыбнулась, но не ответила.
– Нет, я серьезно говорю, иногда я тебе удивляюсь. Ты слишком старомодная. Ты встаешь в метро, чтобы уступить место, хотя девушка не обязана этого делать, ты всегда говоришь вежливо, ты… Ну, я не знаю. Так как ты, люди не ведут себя. Ты странная.
– Нет, просто у меня есть чувство чести.
– Глупости, такого чувства нет.
– Это у тебя нет.
– Ты просто дурочка.
– Зато мне хорошо живется. Я чувствую свою ценность и это так же приятно, как, например, было бы приятно тебе знать, что у тебя дома лежит миллиард в валюте. Деньги, которые, к тому же, никто не может украсть. Они только твои.
– Нет, мне тебя не переубедить, – улыбнулся Валерий. – Ты даже слегка заразительна с этим своим выдуманным чувством.
Оно устарело еще сто лет назад. Но ты такая хорошая – ты умеешь говорить о себе так откровенно и понятно. Мне этого не дано. Когда я хочу, чтобы меня поняли, я делаю какую-нибудь глупость и становлюсь совсем непонятным. Почему так?