Шаги за спиной
Шрифт:
Но анализы оказались хорошими.
– Тогда что это такое? – спросила Антонович, не любившая непонятностей.
– Не могу ничего сказать. Что-то трансцедентальное, – ответил специалист и Антонович побледнела.
60
Маленький лысый Костик играл в песочнице. Песок был чуть влажным после ночного дождика, но папы этих тонкостей не понимают. Невдалеке стояли разноцветные структуры из прутиков, предназначенные для детского удовольствия.
Маленький Костик пока по прутикам лазить не умел. Он набрал песка в пасочку и понес папе. На пути
Костя поставил пасочку на песок и стал перелазить. Рука зацепилась за ногу; если бы руку убрать, то все было бы хорошо, но если руку убрать, тогда упадешь… Он убрал руку и упал лицом на колкую стекляшку.
Впрочем, от ребенка всегда можно ждать неприятностей, даже когда он огражден, как тигр в клетке. Статья была о болезнях суставов. Хотя папа таких болезней не имел, он надеялся, что заимеет их в будущем и потому читал с увлечением. Газета называлась «Мое Здоровье» и была красочна, забавна, немного бестолкова. Он посмотрел: Костик, покраснев и натужившись, с видом выполняющего особо важное задание, перелезал через доску. Прекрасно, растет настоящий мужчина. Пусть лазит.
Сначала через доску, потом по деревьям, потом девочкам под юбки, потом в папин карман. Нет, последнего я не позволю – пусть растет самостоятельным. Он снова стал читать и нашел интересное слово «анкилоз» и задумался. Кажется, где-то это слово слышал. И тут ребенок заорал. Папа отложил газету и увидел Костика уже сидящего и прижимающего руку к лицу.
Сквозь пальцы сочилась кровь. Только бы не глаз, – подумал папа и вскочил.
Антонович стояла на дорожке, у невысокого клена, перед вкопанными разноцветными покрышками и смотрела без движения, как замороженная. Это был именно тот ребенок, который говорил слово «трансцедентально». Без сомнения, именно тот.
Лимфатический узел под правой рукой заболел сильнее, даже захотелось его погладить, чтобы скрасить боль лаской.
Если ты спасешь меня, то мама тебя простит.
А если нет?
Она тебя убьет.
Из пистолета?
Нет, трансцедентально.
Воспоминание выстроилось примерно таким узором. Наверное, от волнения. Все материалистическое мировоззрение Клавдии Антонович дрожало и рушилось, отказываясь крупными кусками.
Вот что-то лопнуло и по мировоззрению прошла широкая щель, за которой зияла пустота. Неужели Это возможно? Неужели? Неужели в мире есть что-то еще, кроме меня, тебя, нас, бумажек, комиссий, начальства и пенсии, которая не светит больше?
Нет, не может быть. Что еще этот ребенок говорил во сне?
Его нужно спасти, его хотят убить. Фу, какой вздор. Но как подойти после того, что случилось?
Мальчик нес в руке что-то синее и шел явно к краю песочницы, с трудом удерживая равновесие. А если он упадет сейчас и лбом? Нет, мужчинам нельзя доверять детей. Гад такой, сидит и читает. Мальчик поставил синее на песок и стал перелазить через край. Упал, закричал. Отец вскочил. Да, я вижу там кровь. Я же врач! Я могу помочь! И Антонович бросилась на помощь.
61
– Она смотрит на него. Посмотри на ее глаза.
Тамара резко обернулась.
– Где?
Женщина сорвалась с места и бросилась к ребенку.
– Она побежала!
– Вижу.
– Сделай что-нибудь!
– Там есть отец, он справится с женщиной.
– Но давай хотя бы подойдем поближе, – сказала Тамара спокойнее. – Слышишь, он кричит!
На дороге показалась Волга, «мокрый асфальт», номер заляпан грязью, за рулем кто-то в зеленой рубашке, кажется, курит. Под задним стеклом бумажка с другим номером, написанным большими черными буквами. Отсюда номер не разглядеть. Антонович бросилась прямо под колеса. Раздался удар, глухой, но громкий, как будто кирпичом по мешку с землей, Волга подпрыгнула, приостановилась, внутренняя рука содрала номер под стеклом; машина снова набрала скорость и растворилась в улицах. Тишина и плач ребенка в тишине.
Клавдия Антонович открыла глаза чтобы больше уж не закрывать.
Над глазами больно плыло небо с мелкой рябью облаков.
Небо медленно гасло, темнело, превращаясь в вечернее. Почему так быстро темнеет сегодня? – подумала Антонович, – я ведь еще не зашла в хлебный, хлеба нужно купить, а хлебный уже закроют из-за темноты… Но почему жизнь такая короткая?
Стало совсем темно. Вечер, ночь, зажглась свеча, Антонович сидит в незнакомом доме и сторожит дверь. Кто-то подходит снаружи и стучит. Антонович спешит открыть, отодвигает щеколду. На пороге женщина и ребенок, у ребенка порезана щека; порез совсем свежий, еще стекает кровь. Женщина без балахона, у нее серебрянные волосы, как у красивой старухи.
– На что жалуетесь? – спрашивает Антонович с интонацией врача, ведущего прием.
Но женщина молчит и смотрит.
– А вы на что? – обращается она к мальчику.
Но мальчик тоже молчит. Кровь уже добежала до подбородка и капает на рубашечку.
– Понятно, – говорит Антонович с некоторым облегчением, – вы жалуетесь на глубокий порез, полученный вследствие неострожности. Против этого есть прекрасное средство…
Но мальчик отрицательно качает головой.
– Нет? Тогда на что же?
Свеча гаснет, в незнакомом доме становится темно. Впрочем, дом уже стал почти своим за долгие часы снов. Силуэт женщины тоже начинает гаснуть. Дольше всего виден мальчик. Он стоит молча, кровь капает на воротничок, он отрицательно качает головой.
– Можно мне увидеть сына? В последний раз? Я ведь сейчас умру? – спрашивает Антонович и мальчик исчезает навсегда.
62
Юра выехал на проспект и погнал. Увы, задавить наследника не удалось. Зато задавил старуху. Вот только этой старухи под колесами и не хватало! Ничего, не получилось сегодня, получится завтра. Одной старухой теперь будет меньше на свете.