Шрифт:
Глава 1
ПАРИ
Скажу честно, когда я напиваюсь, у меня напрочь отказывают тормоза. И вся моя дурь прет из меня со страшной силой. Если я втемяшу себе в голову какую-нибудь бредовую идею, то нет на свете силы, способной заставить меня от нее отречься.
Не помню точно, что мы отмечали – то ли день независимости Антигуа и Барбуды, то ли шестьсот девяносто четвертую годовщину со дня смерти Гао Кэ-гуна. Не буду тратить время на путаные объяснения, что значат эти даты в моей жизни, так как суть в другом. Петрович, мой сосед сверху (слесарь с золотыми руками, между прочим; правда, руки у него золотые только тогда, когда он трезвый, что бывает крайне редко), так вот, Петрович поддержал очередной тост, снял пиджак, оставшись в одной майке, почесал под мышкой и вдруг решительно сдвинул всю посуду на край стола.
– Давай бороться на руках! – воскликнул он возбужденно и водрузил свой локоть на стол. – Всех уложу! Всех повалю на фиг!
Васильич, мой бывший сослуживец по Афгану, отложил гитару и ослабил узел галстука, похожего на намыленную петлю. Я был без галстука, но чтобы как-то показать свою готовность к поединку, заправил футболку в джинсы, азартно потер ладони и предложил для разминки еще выпить.
Мое предложение было воспринято на ура, наши рюмки взлетели над столом, сошлись над его серединой, расплескивая водку. Потом Петрович уложил Васильича, а после короткого отдыха, подслащенного водочкой с копченой грудинкой, Васильич уложил Петровича, причем так, что Петрович не удержался на стуле и спикировал под стол. Затем я планомерно расправился и с Петровичем, и с Васильичем, причем по два раза с каждым.
– Это нечестно! – оспаривал мою победу Васильич, известный в нашем подъезде своим вольнодумством. – Я все силы на Петровича потратил. И вес у тебя больше!
Петрович, безропотно выбывший из борьбы, пересел на диван, взял гитару и забренчал нечто печально-лирическое, хотя в трезвом состоянии играть не умел. Я предложил Васильичу побороться левыми руками. Он сначала согласился, а потом вдруг передумал и сказал, что левой рукой и дурак сможет победить, а вот отжаться от пола со стоящей на спине бутылкой дано не каждому.
Новая идея вмиг завладела нашими разгоряченными умами. Мы снова соединили рюмки, закусили белыми грибочками, присыпанными колечками лука, и заняли позиции на полу. Автор идеи Васильич первым снял с себя рубашку и лег животом на пол. Мы с Петровичем, соблюдая все меры предосторожности, водрузили Васильичу на спину ополовиненную бутылку водки, как раз промеж лопаток. Он начал отжиматься, но на пятом движении бутылка упала, и водка тонкой струйкой потекла вдоль позвоночника прямо в штаны Васильичу.
Петрович отругал Васильича за глупую идею, от которой, как он выразился, ни уму, ни сердцу, а лишь ценный продукт переводится. Потом он разлил то, что уцелело в бутылке, по рюмкам, встал у распахнутой настежь балконной двери и, глядя на панораму пробуждающегося после зимней спячки города, сказал то, о чем вскоре пожалел:
– А слабо на «Магнолию» по стене взобраться?
Нам бы тотчас перевести разговор в другую степь, снова выпить, закусить исландской селедочкой в винном соусе да потрепаться о женщинах, но идея оказалась сколь безумной, столь и прилипчивой. Самое интересное, что более всего она вдохновила именно меня, и уже через пять минут я стоял в прихожей, облаченный в спортивный костюм. Под мышкой я держал бутылку водки, а в руке – пакет со страховочной обвязкой и скальными закладками, которые всегда брал с собой в горы.
Петровичу дать бы задний ход, отмахнуться и сказать, что он пошутил, но его прирожденное упрямство, подкрепленное изрядной дозой спиртного, оказалось сильнее здравого разума, и он принялся торопливо надевать на майку свой замусоленный пиджак, при этом беспрестанно поедая маслины.
Васильич по виду был самым трезвым из нас, но в нем взыграло мужское самолюбие, на его лицо налипло амбициозное выражение, а рот перекосил волевой изгиб, будто Васильич хотел сказать: «А я что, лысый?» Он тоже принялся поправлять галстук и надевать пиджак. Создавалось впечатление, что мои товарищи собирались в театр, а вовсе не карабкаться по бетонно-стеклянному фасаду недостроенной тридцатиэтажной гостиницы «Магнолия», возвышающейся как раз перед моими окнами.
Трудно было придумать занятие более глупое и опасное, но ни у кого из нас не нашлось благоразумия, чтобы остановиться и вернуться за стол, где еще было полно всякой выпивки и снеди. Мы вывалились из квартиры молча, пряча друг от друга сосредоточенные раскрасневшиеся лица. Я не думал о том, на что подписался, мне хотелось выиграть спор, только и всего. Петрович, покашливая, шел за мной. Васильич с усилием давил в себе скептицизм и здравомыслие и, вероятно, готовил хорошо аргументированный и мотивированный отказ участвовать в коллективном самоубийстве.
По мере приближения к гостинице мы потихоньку трезвели, но по-прежнему хранили гордое молчание, хотя, должно быть, каждый уже успел мысленно ужаснуться той дьявольской метаморфозе, какую водка проделывает с нормальными людьми.
Мы подошли к гостинице, невольно замедляя шаги. Петрович задрал голову, посмотрел на крышу, подпирающую небесную твердь и мешающую летать самолетам, и у него невольно стали сгибаться коленки. Васильич высказал желание сходить по малой нужде, которое неожиданно оказалось общим.
Мы обошли подъемный кран и встали у торца гостиницы.
– Вот что, ребята, – сказал я, когда мы дружно полили кусты. – Вы пока наливайте и нарезайте бутерброды, а я быстренько залезу наверх.
Мои товарищи помолчали. Должно быть, они мысленно спрашивали себя: правильно ли поняли меня, не ослышались ли, не сошли ли с ума.
– Куда ты залезешь? – на всякий случай уточнил Васильич.
– На крышу, – ответил я, натягивая на себя обвязку.
Петрович примирительно высморкался, вытер руки о штаны и уверенно заявил:
– Это невозможно. У этого дома совершенно отвесные стены. Давайте лучше выпьем.
– Правильно! – поддержал Васильич. – Лучше выпить, чем лазить по отвесным стенам.
Сам не знаю, почему я заупрямился и решил доказать, что слов на ветер не бросаю. Подойдя к стене, я подпрыгнул и ухватился за выступающий откос. Подтянулся и закинул на него ногу. Первый этаж пройден. Осталось еще двадцать девять.
– Не валяй дурака, Кирилл! – попросил Петрович. – Ты упадешь и сломаешь себе шею.