Шахматистка
Шрифт:
— Как это? — имел неосторожность спросить бедняга Армянин.
В его представлении Элени была женщиной упрямой, но не способной вести себя вызывающе. Услышав его глуповатый вопрос, Панис вскипел и раздраженно воскликнул:
— Ну как люди веселятся? Так и она!
И он разразился громким и каким-то неестественным смехом, хлопая себя по ляжкам. Посетители ресторана стали оборачиваться. Армянин немного смутился. В качестве извинения он изобразил на лице дежурную улыбку и почесал голову. Встревоженные певчие птички защебетали еще громче. Публика наконец отвлеклась от Паниса, и он вернулся в состояние оцепенения.
— Она довольно часто уходит из дому, — сказал он после долгого молчания.
— Это надо выяснить, — отрезал Армянин. — Мы за ней проследим.
Панис поднял голову и внимательно посмотрел на своего друга, который оказался гораздо более сообразительным, чем он думал. Панис просиял, почувствовав облегчение и вместе с тем воодушевление. Минуту спустя его опять начали грызть сомнения, и он сказал:
— Это унизительно — следить за собственной женой. Что обо мне подумают?
— Да ничего не подумают, — успокоил его Армянин. — Никто и знать-то не будет.
Панис не избавился от сомнений, однако в душе признал, что метод, предложенный его другом, пожалуй, единственный, который может подтолкнуть его к принятию какого-либо решения. Он поднял стакан, желая чокнуться с другом.
— А как твое настоящее имя?
— Саак, — ответил Армянин, удивленный этим вопросом: никто, кроме его жены двадцать лет назад, никогда не спрашивал его имени.
— Ну, будем здоровы, Саак! — сказал Панис и разом осушил свой стакан.
— Будем, Панис! — ответил Армянин и сделал то же самое.
Приятели пили до поздней ночи и, прощаясь, договорились встретиться в ближайшую среду — в день, когда Элени обычно куда-то исчезала.
Весь следующий день Панис ходил с заговорщическим видом. Если не считать легкой головной боли, донимавшей его с самого утра, он чувствовал себя гораздо лучше. Новое шпионское дело привнесло в его жизнь радость, которой он не ощущал уже давно, с момента первой ссоры с Элени. Он не без удивления поймал себя на том, что тоже напевает популярный мотивчик, копаясь в двигателе старого автомобиля, который уже не единожды разбирал и собирал и потому знал каждую деталь как свои пять пальцев. В полдень, обтерев выпачканные смазкой руки, он, сияя улыбкой, вернулся домой. С аппетитом съел приготовленное Элени стифадо[6] и с прежним энтузиазмом вернулся на работу.
Внезапная перемена в поведении мужа показалась Элени в высшей степени подозрительной. Моя посуду, она размышляла о том, что такого могло произойти прошлой ночью, когда Панис вернулся домой только в пять утра. Ее разбудил шум открывающейся двери. Наверное, случилось что-то важное, если к мужу вернулось хорошее настроение. На мгновение она почувствовала укол ревности. Разумеется, она не впервые испытывала такого рода чувство, и часто у нее были на то основания. Но на этот раз она сама во всем виновата. Зашла слишком далеко. Панис бросит ее и уйдет к другой женщине. Она останется одна с двумя детьми и с шахматами. И до конца своих дней будет одеваться в черное. Нет, она королева идиоток! Эта мысль немного ее повеселила: хоть, может, и идиотка, но все-таки королева, подумала она и призналась себе, что давать задний ход в любом случае слишком поздно. Она решила, что обязательно сходит в церковь — в последнее время она совсем перестала там бывать.
В среду, прежде чем ехать к Куросу, Элени сделала небольшой крюк, отправившись в церковь. Она вошла в божественную обитель с тем же чувством восторга, которое испытывала в детстве. Тонущее в полумраке помещение церкви, освещаемое только свечами, пьянящий запах ладана, позолоченные фрески и иконы, на фоне которых священники бесшумно ступали по каменным плитам пола, — это всегда производило на нее сильное впечатление. По телу Элени пробежала легкая дрожь, вызванная как разницей температур снаружи и внутри церкви, так и чувством глубокого почтения, которое внушало ей это священное место. Она медленно вошла в центральный неф, отдаваясь возвышенному чувству. Она не хотела говорить со священником: ей казалось неуместным беспокоить святого человека из-за истории с шахматами и семейной размолвки. Церковь сама по себе была ответом на вопрос, с которым она пришла. “К Всевышнему не обращаются по поводу игры. Вспомни о детях, женщинах и мужчинах, которые умирают с голоду или гибнут на войне”, — укоряла себя Элени, ища, где преклонить колени. Она опустилась на скамью и принялась молиться о главном: о спасении души — своей и своих близких — и о мире.
Потом она купила пять свечей и зажгла их, прося Всемогущего Господа, чтобы Он исполнил ее просьбу.
Ее приход в церковь весьма озадачил Паниса и Саака, прятавшихся за колонной неподалеку от входа. Как и было условлено в памятный вечер их совместной попойки, они следили за ней на протяжении всего пути, держась на некотором расстоянии.
— Вот видишь, — прошептал Армянин. — Ты полностью ошибаешься на ее счет. Она ударилась в религию, и это в высшей степени мудро с ее стороны.
Панис знал, что его жена верит в Бога, однако скептически отнесся к мнению Саака, будто она ударилась в религию. Вера и религиозное рвение все-таки не одно и то же, и он не думал, что Элени может вдруг стать ревностной прихожанкой. Потеряла рассудок — это вполне возможно, сделалась набожной — это вряд ли.
Элени вышла из церкви просветленная и радостная от сознания того, что она исполнила свой долг православной христианки. Она пообещала себе, что отныне будет присутствовать на службе часто, как в первые годы замужества. Когда она пришла на остановку автобуса, идущего в Халки, ее восторженность уже пошла на убыль. Пока она ждала тряский автобус, который должен был отвезти ее на ответную встречу с аптекарем Костой, ее семейные заботы и мысли о шахматах — они-то, собственно, и привели ее в святое место — стали мучить ее, как и раньше. Она села на скамейку и принялась разглядывать свои слегка припухшие ноги в белых рабочих босоножках. Может, ей поговорить с Панисом, пока не поздно? Она не заметила двух мужчин, что прятались в тени газетного киоска, курили и следили за ней.
Подошел автобус. Покупая билет, Элени обменялась парой слов с водителем. Села в хвосте и, когда машина тронулась, стала разглядывать красивый пейзаж за окном. В это время года Наксос выглядел лучше всего. Солнце еще не выжгло землю, уже буйствовала молодая растительность, отчего все вокруг было зеленым и желтым, кое-где с вкраплениями фиолетового. Элени особенно нравились ослики, вечно бредущие по равнинам и горным тропам. Мерная поступь этих порой упрямых животных вызывала у нее прилив нежности. На острове у них тяжелая жизнь. Эти тощие носильщики тяжеленных грузов редко стоят без дела, привязанные на веревке у дороги, под палящим солнцем. Не надеясь на перемену своей участи, они недоверчиво поглядывают на прохожих, жуя пожухлую траву. Они лишены грациозности лошадей, и крестьяне не могут ценить этих неуклюжих обитателей сельской местности ни за красоту, ни за то, что они охраняют их дома по ночам. Ослы интересны человеку, только пока работают, это живые транспортные средства, и их покорность, смешанная с изрядной долей упрямства, трогала Элени. Она всегда обращалась с ослами уважительно, когда еще девочкой ездила на них по полям и виноградникам. Для вечно спешащих туристов, привыкших к бешеным скоростям, все ослы друг на друга похожи, Элени же всегда подмечала мелкие детали, отличавшие одно животное от другого.
“Ослы — это пешки на нашем острове”, — подумала Элени. Никакая современная машина не способна их заменить. Они идут шаг за шагом, медленно, терпеливо, ради того только, чтобы сослужить службу и вволю поесть зерна в урожайный год. “В Париже осла, наверное, не встретишь”, — подумала Элени и вдруг улыбнулась, представив себе осла, бредущего по Елисейским Полям. По телевизору она видела слонов в Бомбее, они смело прокладывали себе дорогу среди других средств передвижения, а вот осел, бредущий по французской столице, — эта картина показалась ей совершенно нелепой. Размышления об ослах немного успокоили ее. “Панис меня не бросит. Мы выросли в одном мире, переживали одни и те же трудности, одни и те же беды. Панис не найдет понимания у другой женщины”.