Шахразада. Рассказы
Шрифт:
— В будущий рамадан [13] , — продолжал хаджи Абд ас-Самад, — нам, возможно, еще больше повезет. Ну да пошлет вам Аллах удачу…
В будущий рамадан! Как мучительно слышать голос этого человека! Кажется, этот голос никогда не перестанет звучать в ушах Байюми!
— Извините, мне пора идти, — сказал хаджи, вставая, — до свидания.
Байюми вышел вслед за ним. Он спрятался в темном углу, подальше от фонарей, и стал жевать кусочки мяса и пить маленькими глотками коньяк. И стоило ему отпить, как сердце его готово было выскочить из груди, а кровь закипала. До него донесся голос чтеца Корана. Байюми был уверен, что Абд ас-Самад выйдет одним из
13
Рамадан — месяц поста, девятый месяц мусульманского лунного года.
С семьей покойного осталось лишь несколько человек. Байюми вышел из засады. Все вокруг казалось ему красным.
Ощупывая нож под рубашкой, он направился к дому Абд ас-Самада. Вокруг было пусто и тихо: лавки закрыты, прохожие не встречались. Вот и знакомый дом в конце длинной, узкой и темной улицы. Байюми остановился. Отсюда хорошо видно всех, а его самого прячет темнота. Он еще раз потрогал нож на груди. Время шло томительно медленно.
Когда старые часы пробили час ночи, вдали показался Абд ас-Самад. Но он был не один. Сердце Байюми забилось. Если ему не удастся прикончить хаджи сейчас, то он больше никогда не решится на это, и смерть на каждом шагу будет подстерегать его самого. Абд ас-Самад и его спутник уже дошли до середины улицы. Горло Байюми сдавило отчаяние. Он уже готов был признать поражение и выйти из своего убежища, но вдруг они остановились, пожали друг другу руки, и тот, другой, свернул в боковой переулок. Дальше Абд ас-Самад пошел один. Мускулы Байюми вновь напряглись, взгляд неотступно следил за приближавшимся человеком. Хаджи шел медленно, держа в одной руке трость, а другой играя цепочкой часов. Его лицо выражало усталость и покой.
Вот он вошел в темный проулок перед домом, очертания фигуры исчезли, и он превратился в неясную тень, движущуюся во мраке. Теперь их разделяло несколько шагов. Байюми вытащил нож, крепко сжал его в руке и, бросившись на свою жертву, нанес смертельный удар. Человек негромко вскрикнул, его грузное тело качнулось, и он упал. Дрожа от ужаса, забыв свой нож в груди убитого, Байюми бросился бежать прочь. Он не замечал, что весь перепачкан кровью…
Миг радости
Пер. О. Фроловой
В тот день дядюшка Ибрахим пришел в управление, как обычно, рано утром. Привычными движениями он открыл одно за другим все окна и принялся подметать пол просторной комнаты. Голова его, на которой не было ни единого волоска, размеренно покачивалась, подбородок и щеки, покрытые седой щетиной, двигались, будто он что-то жевал. Дядюшка Ибрахим смахнул пыль со столов, аккуратно сложил папки. Затем окинул взглядом комнату, мысленно представил себе владельцев столов, и на лице его отразились все переживаемые им в этот момент чувства — радость, негодование, жалость, досада. Пробормотав: «Теперь надо бы принести завтрак», — он удалился. Рабочий день начался.
Первым пришел господин Ахмед, секретарь-архивариус, плечи которого согнулись под бременем пятидесяти лет, а на озабоченном лице застыла неизбывная тревога. Вслед за ним вошел господин Мустафа, секретарь, работавший на пишущей машинке; он постоянно улыбался и, казалось, пытался скрыть за улыбкой свои повседневные заботы. Затем прибыли Самир — темная личность, как о нем говорили
14
Устаз — учитель, господин (в обращении к образованным людям).
Комната наполнилась гомоном и шелестом бумаг, но к работе еще никто не приступал. Директор, восседая за своим столом, был поглощен телефонным разговором. Газетные листы взвивались в воздух, как знамена.
— Этот год будет концом света, — объявил Лютфи, пробежав глазами последние известия.
— Что, исчезнет луна? — кинул реплику директор, продолжая любезничать по телефону.
— Мы еще жалуемся на своих жен и детей, — произнес Самир, — а вот что сегодня пишут газеты: сын убивает отца на глазах у матери!
— Какой смысл рассуждать о рецептах, — хрипло проговорил Ахмед, — лекарства-то все равно никакого не достанешь.
Гунди, услышав эти слова, тотчас же бросил взгляд на окно приемной врача в доме напротив — там должна была вот-вот появиться хорошенькая медсестра.
— Поверьте мне, — снова заговорил Лютфи, — конец света ближе, чем вы это себе представляете!
— Приготовьте папку три-один дробь сто тридцать, — сказал директор Хамаму, прикрыв рукой телефонную трубку, и возобновил прерванный разговор.
— Черт бы тебя побрал! — тихонько процедил сквозь зубы Хамам, не отрываясь от газеты.
Вернулся дядюшка Ибрахим с полным подносом еды — бутербродами с бобами, таамией [15] , сыром и тахинной халвой. Все занялись едой, уткнувшись в свои газеты
Дядюшка Ибрахим стоял в дверях управления и как-то странно на всех глядел. Ахмед, не переставая жевать, крикнул ему:
— Принесите платежную ведомость, дядюшка Ибрахим!
И дядюшка Ибрахим ушел.
15
Таамия — египетское национальное кушанье, бобы, сваренные в растительном масле.
Прошел час. Уже появился галантерейщик, который всегда посещал управление в день зарплаты. Он прошелся между столиками, предлагая свои товары. Затем торговец скрылся, чтобы вернуться, как только служащие получат жалованье. Еще через час в комнату заглянул торговец маслом, желая получить свое с должников. Но Мустафа сказал ему многозначительно:
— Подождите возвращения дядюшки Ибрахима!
Торговец остановился в дверях, беспрерывно шевеля губами. Пишущая машинка застучала быстрее. Гунди украдкой продолжал следить за окном напротив. Самир подошел к столу директора и стал показывать ему какие-то бумаги. Директор спросил, где дядюшка Ибрахим, и Мустафа напомнил, что дядюшка Ибрахим еще не вернулся из кассы. Тогда Ахмед поднял от папок голову:
— Он задерживается? А что случилось?
Торговец маслом ушел; он решил обойти пока другие учреждения, а к ним зайти попозже. Ахмед выбежал из комнаты, посмотрел направо и налево. Коридор был пуст.
— Никого не видно, — сказал он, вернувшись в комнату. — Где он задержался? Старик совсем рехнулся!
Прошло более трех часов — дядюшка Ибрахим не появлялся. Всех охватило неясное беспокойство. Ахмед вновь встал и громко заявил, что пойдет в кассу поискать Ибрахима. Возвратился он с перекошенным от злости лицом.