Шахта дьявола
Шрифт:
Я грустно качаю головой. — Она не скажет
— Это не в первый раз?
— Нет.
Доктор смотрит на файл моей мамы, затем снова на меня. — Раньше ее госпитализировали только один раз, и то из-за перелома, связанного с катанием на лыжах. Никаких других предыдущих посещений. Чтобы убедиться, что я понимаю, — добавляет она прямо. — Он обостряется.
Я киваю, комок в горле становится густым и мешает.
— Я могу дать тебе адрес, где ей смогут помочь.
— Она никогда не пойдет туда. — Я снова смотрю на маму. — У нее есть ресурсы уйти, но она просто… не захочет
—
— Я понимаю.
Доктор успокаивающе кладет руку мне на плечо и смотрит на меня с сочувствием. Я поражена ее теплотой. — Ты можешь пойти туда и увидеть ее. Я доктор Кавано. Спроси меня за столом или позвони мне, если у тебя возникнут вопросы, — говорит она, протягивая мне свою визитную карточку.
— Спасибо.
Она собирается уйти, но затем останавливается и поворачивается ко мне. — О, я забыла упомянуть, что нам пришлось ввести твоей матери внутривенное обезболивающее. Справедливое предупреждение: оно должно скоро появиться. Возможно, она немного сходит с ума, но в конце концов она заснет, и это пройдет.
Когда я открываю дверь в ее комнату, голова моей мамы поворачивается ко мне, и на ее лице появляется счастливое выражение. Я почти не замечаю этого, потому что могу сосредоточиться только на красных и фиолетовых синяках, покрывающих половину ее лица. Я прижимаюсь к двери, эмоции снова застряли у меня в горле. Она сейчас даже не похожа на мою маму.
И мой отец сделал это.
— Дорогая, — поет она, протягивая ко мне неповрежденную руку. — Тебя не нужно было брать отпуск, чтобы прийти ко мне. Но заходи, заходи.
Она говорит это так, будто я навещаю ее в ее будуаре дома, а не в больничной палате, где ее окружает полдюжины пищащих машин.
— Мам, — хриплю я, мой голос ломается. Я прочищаю горло, чтобы избавиться от препятствия, и подхожу к ее кровати. — С тобой все в порядке? Что случилось?
— О, ничего серьезного, дорогая. Немного упала с лестницы, но меня подлатали. Я вернусь в отличную форму прежде, чем ты это узнаешь.
— Почему ты не сказала им, что папа сделал это с тобой?
Она вздрагивает, и я это ненавижу. Ненавижу, что заставил ее так реагировать, когда она ранена. Ненавижу, что она так заботится о внешнем виде, что никогда его не оставит. Но больше всего я ненавижу то, что его воспитание так влияет на нее.
— Потому что это неправда, — тихо говорит она, отводя взгляд.
— А что, если он придет сюда? — Она бледнеет. Я все равно продолжаю. — Что тебе нужно, чтобы наконец сказать правду? Насколько сильно ему нужно причинить тебе боль в следующий раз?
— О, дорогая, ты не поймешь.
— Нет, ты права. Я бы не поняла. — говорю я, моя челюсть фиксируется на месте. — А что, если бы это была я?
Ее глаза взлетают на мои. — Что ты имеешь в виду?
— Помнишь Франклина с работы? Человек, с которым он заставил меня танцевать на благотворительном вечере? — Она кивает. — Он напал на меня в офисе. Он сделал мне больно. Он пытался изнасиловать меня. Он бы добился успеха, если бы не вмешался Тьяго.
Тьяго и моя
Ее глаза расширяются от ужаса. Им трудно сфокусироваться на моем лице хотя бы секунду, но затем она сжимает мои руки в своих. — Дорогая, мне очень жаль. Надеюсь, карма в конце концов настигнет его.
Если бы она знала, что она уже есть, в лице моего беспощадного мужа.
Я сжимаю ее руки в ответ. — Имей такое же сочувствие к себе. Пожалуйста, мам. Если для тебя неприемлемо то, что это случилось со мной, то то же самое должно относиться и к тебе.
Когда ее глаза снова расфокусировались, я вспомнила слова врача о капельнице. Она кладет руки на одеяло, любуясь своими пальцами. — Боже, какое красивое белье.
Я смотрю на серые больничные койки, зная, что трезвая Беттина Ноубл сочла бы их примерно на пятнадцать уровней ниже отвратительных.
Ее взгляд останавливается прямо над моим плечом. — Пока не оборачивайся, но из окна на меня смотрит невероятно красивый мужчина.
Я фыркаю. — Какие лекарства они тебе дают?
Она вздыхает тоскливо, на ее лице отражается тоска. — Точеное лицо должно стать прекрасным сиденьем. Я очень надеюсь, что кто-нибудь возьму его на прогулку. Увы, я уже не в соответствующей возрастной категории, иначе у меня может возникнуть искушение.
— Мама ! — восклицаю я, краснея как свекла. Слышать, как моя встревоженная, соблюдающая этикет мать говорит это, абсолютно шокирует и, честно говоря, немного травмирует. Неожиданное легкомыслие, вызванное введением наркотиков в этот трагический момент, значительно облегчает тяжесть в моем желудке. — Что на тебя нашло? Глядя на капельницу, я бормочу: — Они, должно быть, подсоединили тебя к действительно хорошей штуке.
— О, он идет с Тесси, — взволнованно говорит моя мама. Я слышу, как открывается дверь, но настолько увлечена ее использованием моего прозвища, что не замечаю этого. Она не называла меня так с пятнадцати лет. Я не осознавала, как сильно мне этого не хватало.
— Тэсс.
Мое сердце безнадежно колотится в груди при звуке этого глубокого голоса. Мой пульс ускоряется, безумный орган стучит по моей грудной клетке, словно пытается вырваться наружу. Если бы он мог, он бы пробежал через комнату и бросился прямо на человека, который только что вошел.
К сожалению, мой муж превратил мое сердце в шлюху, ищущую внимания, когда это его касается.
Когда я оборачиваюсь, Тьяго стоит в дверях в длинном черном пальто поверх своего обычного черного костюма, одна рука засунута глубоко в карманы, а на лице напряженное, но непроницаемое выражение. Другая рука крепко сжимает в кулаке мое пальто и сумочку. Эти татуировки ползут по его шее, как щупальца, тянущиеся ко мне.
— Что ты здесь делаешь? — хрипло спрашиваю я, настолько рада его видеть, что у меня перехватывает дыхание.