Шалинский рейд
Шрифт:
– Нет. Просто не хотел никуда выходить.
– Так не пойдет. У нас дисциплина. Это тебе не институт: хочу хожу, не хочу – дома сижу.
Я молчал.
– Давай выпьем?
Лечи достал бутылку водки.
– Не… я не хочу пить. Коран запрещает пить.
– Брось! Ты же не фанатик.
Это правда. Фанатиком я не был. Принятие Ислама произвело переворот в моей душе. Я искренне пытался следовать хотя бы чему-то. Но в вопросах правил и ограничений не был к себе строг.
Я снова сдался и махнул рукой. Мы прошли на кухню. Я достал стаканы и поставил на стол. Лечи открыл бутылку.
– Закуски нет?
– Есть хлеб.
Лечи посмотрел
– Как ты живешь? Кто тебе готовит?
– Я сам себе готовлю. Просто сегодня не было настроения.
– Тебе надо жениться.
– Лечи, я женился. На ее могиле еще трава не выросла.
– Извини… я не хотел…
– Ничего.
Мы выпили и долго сидели молча, вперив взгляды в покрытую трещинами столешницу. Мы не хотели говорить о вчерашнем дне. Во всяком случае, напрямую. Я прервал молчание:
– Лечи, почему наши такие? Вот, добились независимости. Стройте теперь свое государство, экономику, жизнь! Зачем грабить, похищать людей, стрелять налево и направо? Мы же только всех напугаем! Никто в мире не поверит, что мы хотим и можем создать нормальную цивилизованную страну. Что мы творим?
Лечи пожал плечами:
– Это тебе нужна нормальная страна. Тебе и еще нескольким умникам, таким, как ты. Ты бы сидел да читал свои книжки. И работал в ведомстве, бумажки сочинял. Тебе больше ничего и не нужно.
– А другим что нужно?
– Другим нужно все время воевать. Они не хотят работать. И книжки им читать неинтересно.
Мы снова выпили и помолчали еще несколько минут. Потом я признался.
– Лечи, я никогда не любил чеченцев. Мне они не нравятся. Все детство меня обзывали мечигом и русским. Они дикие люди. И, хотя я сам по крови отца чеченец, хотя это мой народ – я не люблю чеченцев.
Дядя нисколько не удивился моему признанию.
– А кто их любит? Никто не любит чеченцев. Даже сами чеченцы не любят чеченцев. Знаешь, что сказал генерал Дудаев? Он сказал: в этой войне на поле боя сойдутся два самых грязных народа во Вселенной – чеченцы и русские. Бехумш, вот как он сказал. Это от корня “грязь”, и еще это значит “змеи”. Змей считают самыми скверными существами. Ты можешь сколько угодно кормить и ласкать змею, все равно она тебя ужалит, просто так. Такие люди чеченцы: злые, жестокие. И русские такие же. Только еще и трусливые. Поэтому они собираются большими толпами, целыми дивизиями, и убивают просто так, потому что боятся.
– И что же, все люди плохие?
– Все люди плохие. Все народы. Есть только один хороший народ – это евреи. У меня на зоне был один товарищ, еврей. Честный человек. Настоящий, правильный вор. Остальные были подонки, все. Суки. И русские, и земляки-чеченцы, и татары, и молдаване – все сволочи.
В своих суждениях Лечи был большим оригиналом. Особенно на фоне антисемитизма, ставшего в Чечне более распространенным, чем среди русских черносотенцев. Евреев винили во всех бедах. Везде видели следы их заговора. А Лечи, так тот наоборот. Только евреев считал хорошими людьми. Я даже улыбнулся.
– Что же делать?
– Ну, ты же сам мне говорил. Для того и закон, государство. Чтобы держать людей в рамках. Если бы люди все были хорошие, зачем нужно было бы государство? Не нужно было бы. Но люди – плохие. Потому никак нельзя без закона и тюрем. Мне, что ли, уголовнику, тебя учить?
– Ты не уголовник, Лечи. Ты теперь сотрудник правоохранительной системы.
Лечи покачал головой.
– Да, я все свои сроки отмотал, от звонка до звонка. Теперь я чист перед людьми и перед Аллахом. Но я еще мало во всем этом понимаю: процессуальное право, законность. Я знаю, что должна быть справедливость. И есть отморозки, которых надо валить. Без следствия и адвокатов. Поэтому я вчера…
– Не надо. Не говори.
На окно с другой стороны сел воробей. Я поднялся, и, открыв форточку, накрошил ему хлеба. Воробей меня совершенно не боялся и принялся клевать крошки. Лечи смотрел на воробья.
Прилетели большие злые голуби и прогнали мелкого птаха. Лечи встал.
– Я пойду. Завтра жду тебя на службе.
– Ладно. Завтра я приду.
– Все будет хорошо, Тамерлан.
Я поднял на него вопросительный, непонимающий взгляд.
– Это я так. Счастливо оставаться.
Я проводил дядю и остался стоять во дворе, вдыхая свежий воздух, пахнувший кострами – селяне жгли мусор. Начинало темнеть.
Я снова вышел на службу. Все изменилось с того дня. Мы больше не отсиживались в кабинетах. Мы не успевали почистить свою обувь от пыли и грязи. Все время были на ногах. Мы искали и находили похитителей, вымогателей, грабителей. Накрывали точки, где торговали наркотиками. Мы даже заставляли сдавать оружие некоторые, чересчур независимые и неподконтрольные группировки. Мы, казалось, чувствовали, что нам осталось совсем немного, и хотели успеть. Сделать хоть что-то.
Нам угрожали расправой. Иногда в нас стреляли при захвате. Пару раз устраивали нападение на Лечи. Даже на меня напали один раз, когда я шел домой после службы. Их было четверо, сопляки, им бы в школу ходить. Могли застрелить из-за угла, но почему-то не стали. Я шел по тротуару, они отделились от забора и преградили мне путь:
– Ты, отдавай автомат! Или гранату взорвем!
Отмороженные подростки были вооружены ножами, у одного был пистолет за поясом и граната, которую он держал перед собой. Странно, что он не наставил на меня пистолет. Глупый какой-то. Потом оказалось, что в пистолете не было патронов, но я-то этого не знал! Вполне мог бы испугаться.
Я сразу вспомнил малолетних бандитов: они терлись во дворе, когда мы брали с поличным наркоторговца.
Медленно снял АКМ с плеча, как будто действительно собирался его отдать, и резко, неожиданно для отморозков, ударил главного прикладом в подбородок. Он упал, граната покатилась по земле. Я заметил, что кольцо не было выдернуто. Клацнув предохранителем, я дал очередь по тротуару перед нападавшими. Одного пуля, отрикошетив, слегка задела по голени, и он свалился, крича от боли. Двое побросали ножи и убежали. Обоих подростков, оставшихся на земле, я оглушил ударами приклада по голове. Забрал пистолет и гранату, выкинул ножи за забор и ушел. Не стал их даже арестовывать.
Назавтра я рассказал о случившемся Лечи, и он настоял, чтобы я больше не ходил один. Теперь со мной всегда были двое молодых сотрудников. У самого Лечи тоже была охрана – четверо пожилых мужчин. Мне сначала было не очень понятно, как они смогут защитить шефа в случае реальной заварушки.
– Им надо работать, кормить свои семьи – объяснял Лечи свое кадровое решение.
Он ничего не боялся. В последнем покушении ему прострелили плечо. Охранники уложили двоих нападавших на месте. Оказалось, старые кони действительно не портят борозды. Еще одного убил сам Лечи.