Шалинский рейд
Шрифт:
Со мной пошел молодой пацан из Сержень-Юрта, которого звали почти как меня – Тимуром. Был риск, что русские завершат обстрел высадкой десанта: мы могли попасть как кур в ощип. Настроение было мрачное.
Плотная листва деревьев скрывала нас от ночного неба. Поляны мы обходили по кромке, хотя, всерьез опасаться что нас ночью обнаружат с воздуха, было нелепо. И все равно мы не включали фонариков, передвигались во тьме. Луна пряталась за рваными облаками, в небе было чисто и спокойно, федералы в ту ночь не делали иллюминации осветительными снарядами. Мы оба,
Большинство чеченцев видят хорошо или очень хорошо. В моей школе я не могу вспомнить больше двух-трех очкариков. Я тоже хорошо видел, раньше. Мог с километрового расстояния прочесть вывеску, мог читать при выключенном свете. Сейчас не то, сейчас я подслеповат, наверное, компьютеры виноваты.
До 2000 года у меня не было никаких компьютеров. Когда я служил в полиции, у нас был один компьютер в конторе: на нем играли в видеоигры. А протоколы писали от руки.
Мы хорошо видели дорогу. Ориентировались без компаса и GPRS, просто по внутреннему чувству азимута и используя знание местности – здесь овраг, там обогнуть холм, тут спуститься в лощину, дальше через заросли кустарника на тропинку, протоптанную еще в мирное время собирателями черемши. И подснежников.
Весной, когда сходит снег и земля прогревается, в лесистых Черных горах расцветают подснежники. Они очень красивые, эти белые цветы, колокольчики, склоняющиеся книзу, как в молитве. Они пахнут свежестью, пахнут новой жизнью, робко, тонко, как первая любовь.
Мы всегда привозили с собой охапку подснежников. Хотя, конечно, не за подснежниками мы отправлялись в горы. Мы шли собирать черемшу. Набирали целые ведра и сумки, она была легкая. Потом, дома, женщины сидели и снимали с луковиц “сапожки”, мыли, варили, жарили в масле. Весь дом наполнял пряный чесночный аромат. Черемша – это не подснежники, черемша пахнет резко, но вкусно!
Я замечтался, мне даже показалось, что я слышу этот запах – черемши, не подснежников. Мы шли по узкой тропке, я впереди, Тимур за мной. Всю дорогу мы молчали. Но тут я вдруг сказал:
– Это старая тропа. Здесь люди ходили собирать черемшу. Ну, раньше, ты понимаешь.
Тимур сказал:
– Да, я знаю. Я знаю эту тропу. Мы собирали тут черемшу. Поэтому я вызвался идти с тобой, помочь, если вдруг ты потеряешь дорогу.
Я сказал:
– Я не потерял бы. Я ходил к соседям уже раз пять. Я же связной.
Тимур сказал:
– Да. Но давай я лучше пойду впереди.
И мы поменялись местами.
Я спросил:
– А вы собирали только черемшу? Мы, когда детьми собирали черемшу, всегда еще срывали подснежники, хотя нас никто не просил. Что толку с этих подснежников? Их же не приготовишь на ужин, мусор!
Тимур ответил:
– Я тоже рвал подснежники. Я ходил за черемшой, вместе со взрослыми женщинами, только потому, что можно было набрать подснежников.
Я спросил:
– А зачем тебе было набирать подснежники?
Тимур ничего не сказал.
Он шел впереди, а я шагал сзади и продолжал болтать:
– Знаешь, я тогда думал, что если бы мог подарить девочке, которая мне очень нравилась, цветы, то обязательно подснежники! Но, ты ведь знаешь, у нас совсем не принято дарить девушкам цветы. Просто я читал слишком много русских книг. Там всегда дарили любимым цветы. Вот и я мечтал. Я же и сам почти русский. Я даже больше русский, в том, что касается девушек и цветов. А ты, Тимур? Ты дарил девушке цветы?
Он внезапно остановился. Вдруг. Так, что я испугался: вдруг он заметил опасность. И замер, сжимая свой АК.
Но он ничего подозрительного не заметил. Просто остановился, встал в пол-оборота ко мне и сказал:
– Ее звали Седа.
Мы были уже совсем недалеко от места, к которому шли. А он застыл как вкопанный. Прошло несколько минут. Выглянула из-за облаков луна и сквозь листву, мимо полных, тяжелых ветвей ее свет просочился, как если бы свет был молоком, стекающим каплями с листа на лист, я увидел в этом молочном свете его прямой, правильно очерченный профиль. Я стал беспокоиться и чуть было не спросил, как в американских фильмах: хочешь поговорить об этом?
Но Тимур снова повернулся ко мне спиной и тронулся с места, осторожно ставя каждый свой шаг, стараясь, чтобы под ботинком не хрустнула предательски ветка. И говорил, тихо, его слова доносились до меня спереди, а мягкое лесное эхо делало так, что я слышал их звучащими со всех сторон вокруг себя.
– Она жила по соседству. Это ей я таскал подснежники. Надо мной смеялась вся улица. А старший брат Седы – у нее был старший брат – однажды побил меня, когда я перелез через забор, чтобы положить цветы на окно ее спальни. Тогда мы были совсем детьми. Даже ее старший брат тогда еще учился в школе.
Почему ты не женился на ней? Или женился? Я хотел спросить, но не спросил. Хорошо, что не спросил.
Он продолжал рассказывать:
– Осенью федералы делали зачистку в Сержень-Юрте. В том, что осталось от Сержень-Юрта, – село два раза стирали с лица земли. А ее брат, ее старший брат, тот самый, был у Хаттаба. Это все знали. Федералы искали, может, он прячется в сарае или в подвале. Но он не прятался, он был где-то с Хаттабом, воевал. А в сарае пряталась Седа.
Она была такая маленькая, как ребенок… всегда выглядела как ребенок, хотя ей было уже девятнадцать лет. А я строил дом, чтобы привести ее в новый дом. Наш старый дом все равно разбомбило еще в первую войну.
– Она была красивая?
Я спросил.
– Как звездочка.
Ответил он.
“Седа” – это и значит “звезда”, если по-русски. Подумал я.
– Ее убили?
– Ее забрали. Увезли с собой. Сказали, для проверки, может, она снайперша.
– А… потом?
– Никто не знает. Я хочу думать, что ее просто убили.
Тимур пришел в отряд, когда мы уже были в лесу.
– А дом?
– Какой дом?
– Твой новый дом? Ты достроил?
А… нет. Зачем?
Мы подошли вплотную к расположению отряда. И не встретили ни одного человека в дозоре. Перевалив через небольшой холм, мы увидели лагерь.