Шаляпин
Шрифт:
К идее создания празднично-романтизированного искусства «социалистического реализма» Горький относился трепетно и бдительно охранял ее от всяческих нападок. Осенью 1929 года Горький написал из Сорренто письмо Сталину, в котором делился с вождем серьезными опасениями: в советской литературе наметился крен в сторону показа трудностей, сложных житейских обстоятельств, недостатков в строительстве социализма. Такая тенденция охлаждает энтузиазм трудящихся, деморализует массы, она вредна и опасна.
Вождь отнесся с пониманием к тревогам писателя и попытался успокоить его: «Возможно, что наша печать слишком выпячивает наши недостатки, а иногда даже (невольно) афиширует их.
Пламенные декларации политической лояльности Горького в годы зреющего террора вряд ли кого-либо удивили, если бы на памяти не был известен другой Горький — 1917–1920 годов, поры его «Несвоевременных мыслей», среди которых встречается и такая: «Реформаторам из Смольного нет дела до России, они хладнокровно обрекают ее в жертву своей грезе о всемирной или европейской революции… И пока я могу, я буду твердить русскому пролетариату: „Тебя ведут на гибель, тобою пользуются как материалом для бесчеловечного опыта, в глазах твоих вождей ты все еще не человек!“». Отражало ли это суждение Горького всего лишь «настроение момента»? Над этим вопросом ломают голову уже несколько поколений горьковедов-исследователей.
Действительно, спустя десять лет после октябрьского переворота греза о мировой и европейской революции рассеялась как дым. Осознание социальной и политической реальности резко изменило стратегию и тактику построения социализма: его пришлось осуществлять в одиночку, в отдельно взятой стране, в условиях «зловещего» капиталистического окружения. К тому же вскоре у Сталина появились конкуренты в претензиях если не на мировое, то уж во всяком случае на европейское идеологическое и территориальное господство — Муссолини, Гитлер, Франко. Это обстоятельство также внесло коррективы во внутреннюю и внешнюю политику СССР.
Большевистская идея классовой непримиримости, усиленная пафосом революционного романтизма, предполагала методом «социалистического реализма» сплотить на единой политико-идеологической платформе всех деятелей советского искусства. «Мы живем в атмосфере ненависти к нам со стороны дикарей Европы, ее капиталистов, нам тоже нужно уметь ненавидеть, — искусство театра должно помочь нам в этом, — писал Горький в 1933 году в статье „О пьесах“. — Наши молодые драматурги находятся в счастливом положении, они имеют перед собой героя, какого еще никогда не было, он прост и ясен так же, как и велик, а велик он потому, что непримирим и мятежен гораздо больше, чем все Дон Кихоты и Фаусты прошлого… Я не представляю себе, чему бы мог научиться у Островского современный молодой драматург… Меньше всего сейчас нам необходима лирика (пьес Чехова. — В. Д.)».
В сознание масс внедряется новая система нравственных и художественных ценностей, новое понятие героического, новых основ мировоззренческих основ бытия.
…В 1902 году Вл. Гиляровский по просьбе Станиславского и Немировича-Данченко знакомил артистов Художественного театра с темными лабиринтами московского «дна». Благодаря этому, как оказалось небезопасному, путешествию в спектакль «На дне» вошли достоверные приметы ночлежного быта, творчески переосмысленного и сценически воплощенного мастерами театра.
В 1920–1930-х годах познать жизнь преступно-криминального мира приглашены «инженеры человеческих душ» — известные советские литераторы. Показательный вояж предполагал посещение детских трудовых колоний, Соловецкого лагеря, стройку Беломорско-Балтийского канала. «Экскурсоводами» выступили высшие начальники НКВД. Итогом поездки стала вышедшая в 1934 году под редакцией М. Горького, лидера Российской ассоциации пролетарских писателей Л. Авербаха, начальника Беломорско-Балтийского лагеря и замначальника Главного управления лагерей ОГПУ С. Фирина художественно-публицистическая книга, восхваляющая процесс коллективистского социального перевоспитания «отбросов общества», превращения их в образцовых советских граждан, — «Беломорско-Балтийский канал имени И. В. Сталина. История строительства. 1931–1934». Открывавшая книгу программная первая глава принадлежала М. Горькому и называлась «Правда социализма».
В 1929 году Горький сам погостил на Соловках и в радужно-умиленных тонах описал жизнь лагерников в одном из очерков цикла «По Союзу Советов». Впечатления от поездок по лагерям и колониям не оставили его равнодушным. Горький сообщал писателю и начальнику детской колонии А. С. Макаренко в октябре 1935 года: «Так же, как Вы, я высоко ценю и уважаю товарищей этого ряда (работников НКВД. — В. Д.). У нас писали о них мало и плохо… Сами они, к сожалению, скромны, говорят о себе мало. Было бы очень хорошо, если б, присмотревшись к наркомвнудельцам, Вы написали очерк или рассказ „Чекист“. Героическое Вы любите и умеете изобразить».
Личное письмо, как это часто бывало у Горького, продолжает его публицистику. В «Правде» от 4 декабря 1934 года он писал: «Работой чекистов наглядно демонстрируется гуманизм пролетариата — гуманизм, который, развиваясь, объединит трудовой народ всей земли в единую, братскую семью, в единую творческую силу. О „гуманизме“ буржуазии, который она пятьсот лет славила и восхваляла, можно не говорить в наши дни, он — издох… Вероятно, лет этак через пятьдесят, когда жизнь несколько остынет и людям конца XX столетия первая половина его покажется великолепной трагедией, эпосом пролетариата, — вероятно, тогда будет достойно освещена искусством, а также историей удивительная культурная работа рядовых чекистов в лагерях».
21 ноября 1929 года ЦИК СССР принял постановление о «невозвращенцах»; оно предусматривало радикальные меры наказания: расстрел, конфискацию имущества, репрессии родственников. Но эти меры не останавливают от бегства из страны М. А. Чехова, В. А. Горовица, дирижера Н. А. Малько, художника Ю. Н. Анненкова, режиссера А. М. Грановского и актеров театра «Габима» и даже советника французского полпредства Г. З. Беседовского, партийного деятеля Ф. Ф. Ваковского и других. В поездках за границу отказывают В. В. Маяковскому, М. А. Булгакову, с пристальным подозрением относятся к гастролирующим в Европе режиссерам А. Я. Таирову, Вс. Э. Мейерхольду, к работающему в США кинорежиссеру С. М. Эйзенштейну.
Социальная напряженность конца 1920–1930-х годов распространялась практически на все сферы бытия. Власть управляла искусством и частной жизнью цензурными, экономическими и административными рычагами. В ходе обысков изымались домашние архивы. Дневники, интимные записи, фотокарточки, почтовая переписка в условиях тотального сыска и доносительства могли в любой момент стать серьезными обвинительными документами. Предпочтительнее оказывалось их уничтожить заблаговременно. Писатель Михаил Пришвин оставил в своем дневнике 1930 года примечательную запись: «Нельзя открывать своего лица, нужно все время носить маску». Маска в эту пору выступала как средство защиты от произвола власти и одновременно как инструмент тотальной театрализации власти.