Шаман-гора
Шрифт:
Я подумал и невольно согласился с доводами казака. Бюрократическая машина во все времена раскручивалась очень долго.
И я, прибавив шаг, постарался не отставать от друга.
— Не дозволю сгинуть невинным душам. Кто им ещё поможет? А ты могёшь возвертаться. Я обидов чинить не стану, — проговорил он на ходу.
— Ты чего это? Белены объелся? Зато я тебе обидов стану чинить, — передразнил я его. — Аника-воин, мать твою!
Даже в темноте было заметно, как у Степана довольно раздвинулись усы. А может, мне показалось? Темно
— Как ты мыслишь в такой кромешной мгле, да ещё под дождём, их следы отыскать?
— Дак я сызмальства в тайге. Охотники мы, — просто ответил казак. — А в тайге затеряться может глупый какой. Или неуч.
— Ну ты, казачина! Не борзей, — прикрикнул я на него.
— Это как? — не понял он.
— Это, значит, не считай себя умнее других.
— А чего мне выпячиваться? Я вот зараз вижу, что по тайге ты ходить могёшь. Но как-то странно, не по-нашенскому. Утаешно, но не следопытно.
— Ну-ка, ну-ка, переведи, — меня всегда удивляло умение наших прадедов до того перековеркать обычное вроде бы слово, что уму непостижимо.
— Ну, это значит, что ходишь ты будто зверь, скрадучись. Умело. А вот сам след держишь неважно.
Я вспомнил свою учебку в славном городе Ленинграде и зверя-сержанта.
«Товарищ боец, такой расхлябанной походочкой вы будете барышню на Невском снимать. Повторить! И чтобы я вас не видел и не слышал. Джунгли шума не выносят». И мы повторяли. До изнеможения. До кровавого пота.
Но зато какова была радость, когда я «снял» в непроходимых дебрях своего первого часового. Им-то и был этот самый сержант-зверь. Правда, исполнять свой интернациональный долг пришлось совсем в иных широтах. Джунглями там и не пахло, зато было очень много песка и скал. И солнца. Изнуряющего, вездесущего и безжалостного светила. Но мы выжили и там. Потому что где-то далеко на севере, в городе с чудесными белыми ночами, в учебном подразделении спецназа ВДВ, из мальчиков делал воинов безжалостный зверь-сержант.
Задумавшись, я ткнулся физиономией в мокрую спину Степана.
— Не спи, едрёна котелок! — шёпотом выругался он.
Получилось не страшно, а смешно. Я даже всхлипнул от смеха.
— Я тебе полыблюсь, мать твою растак! Ты это где? В догоне или как? — от злости казак стал заикаться и психовать.
А меня это заводило и разбирал безудержный смех. Так бывает, иногда, казалось бы, в самый ответственный момент человека разбирает беспричинный смех, и нет никакой возможности с ним справиться. И вот я, чтобы не выдавать своего присутствия, упал на землю, зажал рукав гимнастёрки зубами и тихонечко поскуливал, корчась в невыносимых конвульсиях. Степан озабоченно присел рядом.
— Ну, ты это, паря, чего? — постоянно твердил он.
Смех прошёл так же внезапно, как и начался. Я уселся прямо тут же на земле и утёр рукавом слёзы.
— Ну, вот и ладно. Ну, вот и порядок, — облегчённо вздохнул казак. — А теперь вставай, паря, поспешать надо. Девки там наши маются.
Я поднялся на ноги и последовал за устремившимся далее Степаном.
Было удивительно наблюдать, как он умудрялся находить следы похитителей, ведь вокруг стояла кромешная тьма и непрерывно лил мелкий и противный дождь. Свинцовые тучи закрыли звёзды и луну, да так плотно, что свет от этих ночных светил не мог пробиться.
— Слушай, Степан, а ты уверен, что мы идём в правильном направлении? — не выдержав молчания, задал я вопрос.
Степан недоумённо повернулся ко мне.
— Как это правильно? Да ты что, Михайло? Нешто след не примечаешь? Да эта самая сволота после себя цельную тропу натоптала.
Тропы я по-прежнему не видел и след не примечал. Может, она и была, тропа эта? Поэтому я лишь скромно промолчал. Главное, чтобы Степан видел эту тропу.
А тот, приняв моё молчание за неуверенность, стал объяснять приметы.
— Я ведь, Миша, с малых лет к тайге приученный. А в тайге-матушке никогда и ничего не пропадает бесследно. Нужно только уметь разглядеть. Это в вашем городу можно сгинуть так, что и следов не сыщется. А всё почему? Да потому что слишком много народу там обретается. И топчете вы друг-дружкины следы. Да так, что потом ни конца, ни краю не найдёшь.
— Как же можно что-то видеть, если ни черта не видать?
Ты что филин, что ли?
— А руки тебе на что дадены? А ухи? А вовнутрях что шкворчится?
«Вовнутрях» у меня ничего не «шкворчалось», если не считать шкворчанием возмущённое негодование пустого желудка.
Но я скромно промолчал.
— Вот, смотри, ветки заломлены, трава придавлена и по земле стелется. Что это значит?
Я опять промолчал.
— А это тайга нам говорит, что прошли здесь не так давно людишки али зверь какой. Предупреждает нас матушка, чтобы были поосторожнее. Потому как не знает, с добром или с умыслом каким недобрым идут эти Божьи твари.
Я от удивления чуть не врезался лбом в выскочившую из тумана ёлку. Ну, ни фига себе казак словеса выворачивает, а вслух произнёс: — Ну, это-то ладно, это всё понятно. А как ты умудряешься еще и видеть в этой кромешной тьме? Я о глазах говорю.
— Дак вижу, — словно бы сам удивляясь своим талантам, произнёс Степан.
— Ну, и… — пытаюсь натолкнуть его на нужную мысль.
— Черемшу, чеснок, лук… всё жрать надо, — наконец-то даёт он мне дельный совет, — тогда и глаз вострый будет.
И, словно стараясь отделаться от моих назойливых вопросов, Степан прибавляет шаг. Стараясь не отставать, я продолжаю ориентироваться на равномерно покачивающуюся передо мной спину. Больше я его ни о чём не спрашиваю. Берегу силы. Ещё не известно, сколько времени нам предстоит топать по непролазным чащам и буреломам родной флоры. Но справедливости ради хочу заметить, что в Амурской области тайга Приамурья гораздо чище, чем в родном Хабаровском крае.