Шаман
Шрифт:
Дед совсем молодой, лохматый. Волосы у него тёмные. Около уха, на щеке — сажа. Почему-то сажа очень мешает ему слушать деда. Кеша хочет сказать деду о саже, но невольно солнечный свет, который посылает дед с потолка на пол и с пола на потолок, переливается в Кешу, Кеша тоже поднимает руки вверх. Задирается рубашка, свежестью омывает голый живот. Кеша чувствует, как свет пронизывает его сверху донизу.
— Забудь о себе. Не хоти суетного, — звучит голос деда.
Кеша не понимает слова «суетного», не может выговорить,
— Не хочу судного. Забуду о себе.
У деда дыбом стоят волосы, тёмная борода — от уха до уха — обрамляет круглые красные щёки.
Кеша очень хочет снова в ту желтополую избу, но дед тает, тает, остаётся только голос:
— Неси людям доброту.
Едва Кеша проснулся, ещё не открыв глаза, крикнул:
— Нина! Ты будешь жить!
Он спал и во сне ждал утра: встанет, примет душ, посадит Нину напротив себя, возьмёт за руки и перенесёт из себя в неё свет, силу, здоровье, омоет её всю изнутри, очистит от болезни.
Нина не ответила. Кеша привстал на кровати. Она сидела за письменным столом. Узкая спина в рябоватой кофте, голубые брюки. Нина что-то быстро писала. Кеша встал, подошёл к ней, остановился за спиной.
Не глядя на него, незнакомым голосом Нина попросила:
— Займись сам чем-нибудь. Мне очень нужно дописать. Я наконец поняла. Я так долго не понимала. Это нужно всем. Не обижайся, дай я докончу. Пока есть силы. В два будем обедать.
Кеша мог бы взять её руки в свои, заставить смотреть на себя, но возникла незнакомая робость. Он оделся, вышел на кухню.
— Дядя Кеша! — встретила его Оля. Вчера он уже спал, когда Оля вернулась, он проспал много часов, выздоравливая.
Олю он не узнал бы на улице. За месяц, что не видел её, девочка сильно вытянулась, побледнела и посуровела. В ней обозначились взрослый взгляд, взрослая полуулыбка, но за ними прячется страх.
— Ну, как ты жила… — начал было он, она перебила:
— Вы спасёте маму, правда ведь?! — Оля требовала утвердительного ответа.
И Кеша кивнул ей.
Точно жизнь вплеснули в неё этим скупым кивком, она сморщилась, не заплакала, улыбнулась, обозначив скобки морщин, и вдруг кинулась ему на шею.
— Дядя Кеша! — стала целовать его. — Спасибо! — Отстранилась, обхватила себя за плечи, смотрела сияющими глазами. — Я так и знала. Я так и думала, вы в Улан-Удэ просто так сказали о непрерывности, вы хотели заставить маму лечиться, правда? Я знаю, вы спасёте её. — Олин голос жёг. — У мамы кончилось лекарство. Вы привезли, да? Я знаю, вы спасёте маму, — повторяла Оля истово.
— Давай лучше завтракать. — Кеша налил себе воды.
— Я хочу… — робко, доверчиво заговорила Оля, — я хочу… стать вашей ученицей. Ведь вам нужны ученики, правда? Я буду делать всё, что вы прикажете, я траву чувствую, я вижу, как в глазах отражается болезнь. У
Закинув голову, Кеша медленно пил воду. Напившись, сказал, поджигая под чайником газ:
— Ученик должен быть парнем. Баба не может пройти по тайге.
Когда он повернулся, Оли не было в кухне. Кеша пошёл искать её, но её нигде не было.
Не зная, чем заняться, куда приткнуться, Кеша бродил по квартире. Всеми силами он пытался сохранить в себе то, что с ним произошло ночью, но в невесомый лёгкий свет тяжестью оседало раздражение: Нинка не откликнулась на его зов, Нинка не хочет лечиться.
Он не понимал, чего она там пишет, отрешённая, но он не смел мешать ей. За долгие годы без деда он отучился брать в расчёт то, что нужно другим, а сейчас брал, и это нравилось ему и раздражало одновременно. Он вышел на балкон, курил, смотрел на девочек, скачущих через верёвку, на вереницу похожих башен, на пятнистую подковку леса, на блёклое озерцо, вокруг которого пестрели люди. Что они там делают? Ловят рыбу? Купаются?
Ровно в два часа зазвонил телефон. Кеша поспешил в комнату и, сложив руки на груди, не мигая уставился на Нинку.
— Здра-авствуй! — бессознательно потянула Нинка, видимо, ещё не оторвавшись от своих листков, но тут же её взгляд прояснился. — Подожди, не нервничай, сейчас разберёмся. Ты давай по порядку. Какие пластинки? Хочешь, я с ним поговорю? Ну, хорошо, хорошо. А если в конце недельки? У меня тут… в общем, я сейчас не очень могу. Ну, целую! — Нина положила трубку и уже готова была снова нырнуть в свои бумаги, Кеша схватил её за руку.
— Эт-то ещё кто? Какие пластинки? — зверея, спросил он.
Она отодвинулась со стулом от стола, ткнулась головой ему в живот, засмеялась.
— Ты чего это, уж не ревновать ли вздумал? — Она не спешила объяснить ему, что к чему. А ему уже и надо было не очень, его обдало, как штормовой волной, её теплом. Он положил обе руки на её узкую цветную спину. — Да это сослуживица моя. У неё мальчишка пятнадцати лет, понимаешь? Учиться не хочет, с утра до ночи крутит пластинки да ещё связался с какими-то взрослыми ребятами, она боится, не спекулянты ли…
— Ну а ты при чём? — спросил Кеша, уже умиротворённый и благодушный.
— Как это «при чём»? Я знаю его с двух лет, в английскую школу его устроила, учила писать сочинения. Мальчишка — пушистый.
— Что-что? — удивился Кеша. Но она засмеялась, ничего не объясняя. Потёрлась об него головой.
Кеша поднял её на руки, понёс. Нинка, обхватив его голову, продолжала весело что-то рассказывать, он пытался вслушаться, но его волновал её голос, а смысл того, что она говорила, не доходил. Нинка была совсем невесомая, ему казалось, она сейчас оторвётся от него и улетит в раскрытую балконную дверь.