Шаман
Шрифт:
— К тому же ей просто некуда идти! Им всем абсолютно некуда податься. Белые говорят, что они — дикари, и никогда не дадут им вести тот образ жизни, к которому они привыкли. Идет Поет и Луна, черт побери, лучшие работники, которых только можно себе представить, но больше никто во всей округе не желает нанимать сауков. Маква, Луна и Идет Поет содержат все остальное племя, как бы мало они ни зарабатывали. Она тяжело работает и предана мне, и я не могу отправить ее прочь, обрекая на голод или кое-что похуже.
Джей вздохнул, кивнул и больше на эту тему не заговаривал.
Письма к ним приходили редко. Почти случайно. Так, одно письмо Робу
Роб нетерпеливо открыл конверт. Это было длинное письмо от доктора Гарри Лумиса, его друга в Бостоне. Прочитав письмо до конца, он вернулся к началу и прочитал его еще раз, уже медленнее. И еще раз.
Письмо датировалось 20 ноября 1846 года, и на то, чтобы оно дошло до адресата, ушла вся зима. Гарри делал прекрасную карьеру в Бостоне. Он сообщал, что недавно его назначили доцентом анатомии в Гарварде, и намекнул на возможный предстоящий брак с одной дамой по имени Джулия Сэлмон. Завершив этот краткий отчет о событиях личной жизни, Гарри с заметным волнением написал, что некое открытие сделало безболезненное хирургическое вмешательство реальностью. Речь шла о газе, известном как эфир, в течение многих лет использовавшемся как растворитель в производстве воска и духов. Гарри напомнил Робу Джею об экспериментах, некогда ставившихся в Бостонских больницах, с целью оценки обезболивающего эффекта окиси азота, известной как «веселящий газ». Он добавил, с определенной долей лукавства, что Роб, возможно, помнит развлечения с применением окиси азота, которые проходили вне больничных стен. Роб тут же вспомнил, со смешанным чувством вины и удовольствия, как поделился с Мэг Холланд порцией веселящего газа, который дал ему Гарри. Возможно, время и расстояние сделали это событие лучше и более забавным, чем оно было на самом деле.
«5 октября, то есть совсем недавно, — писал Лумис, — другой эксперимент, на сей раз с эфиром, был запланирован в операционной Массачусетской городской больницы. Предыдущие попытки снять боль с помощью окиси азота полностью провалились; студенты и врачи, буквально заполонившие наблюдательные галереи, свистели и выкрикивали: „Вздор! Вздор!“ Попытки эти приобрели характер удалого веселья, и запланированная операция в Массачусетской больнице обещала превратиться в аналогичное посмешище. Проводить операцию должен был доктор Джон Коллинс Уоррен. Я уверен, что вы помните: доктор Уоррен — грубый, бесчувственный мясник, более известный скоростью обращения со скальпелем, чем терпимостью к дуракам. Итак, в тот день многие из нас стекались в открытый хирургический зал, предвкушая немалое развлечение.
Вообразите себе это, Роб: человек, который должен дать пациенту эфир, дантист по имени Мортон, опаздывает. Уоррен, охваченный раздражением, использует задержку, чтобы прочесть лекцию о том, каким образом он вырежет большую злокачественную опухоль из языка молодого человека по имени Эббот, который уже сидит в красном операционном кресле, замерев от ужаса. Через пятнадцать минут Уоррен исчерпывает тему и с мрачным видом достает из кармана часы. На галерее уже послышались смешки, когда появился опоздавший дантист. Доктор Мортон дает пациенту газ и вскоре объявляет, что можно приступать к операции. Доктор Уоррен кивает, все еще в ярости, закатывает рукава и выбирает скальпель. Помощники открывают Эбботу рот и вытаскивают оттуда язык. Другие ассистенты прижимают его к операционному креслу, чтобы он не вырывался. Уоррен склоняется над ним и делает первый быстрый, глубокий надрез — молниеносное движение, в результате которого из уголка рта молодого Эббота начинает течь кровь.
Пациент не шевелится.
На галерее воцаряется абсолютная тишина. Такая, что, если кому-то вздумается вздохнуть или застонать, это услышат все. Уоррен наклоняется и возвращается к своей задаче. Он делает второй разрез, а затем и третий. Осторожно и быстро он вырезает опухоль, очищает ее, накладывает швы, прижимает губку, чтобы уменьшить кровотечение.
Пациент спит. Пациент спит. Уоррен выпрямляется. Вы, наверное, не поверите, Роб, но в глазах этого деспота и самодура стоят слезы!
„Господа, — заявляет он, — это не вздор“.»
Об открытии эфира как болеутоляющего для операций объявили во всех медицинских изданиях Бостона, резюмирует Гарри.
«Наш Холмс, который всегда держит нос по ветру, уже предложил, чтобы это назвали анестезией, от греческого слова, означающего нечувствительность».
В аптеке Гайгера эфира не оказалось.
— Но я неплохой химик, — задумчиво произнес Джейсон. — И, наверное, могу сделать его. Мне нужно будет дистиллировать этиловый спирт серной кислотой. Правда, воспользоваться металлическим дистиллятором не получится, потому что кислота проест его насквозь. Но у меня есть стеклянный змеевик и большая бутылка.
Они пошарили на полках и нашли много спирта, но серной кислоты там не было.
— Ты можешь изготовить серную кислоту? — спросил его Роб.
Гайгер почесал подбородок, откровенно наслаждаясь моментом.
— Для этого мне нужно будет смешать серу с кислородом. Серы у меня много, но химия — штука сложная. Стоит окислить серу один раз, и получится зеленовато-желтый диоксид. Мне нужно будет окислить зеленовато-желтый диоксид еще раз, чтобы получить серную кислоту. Но… и правда, почему бы и нет?
Через несколько дней у Роба Джея появился запас эфира. Гарри Лумис объяснил, как собрать приспособление для подачи наркоза из трубок и тряпок. Сначала Роб проверил действие газа на кошке, которая оставалась без чувств в течение двадцати двух минут. Затем он лишил сознания собаку, больше чем на час — и такой длительный срок подсказал ему, что эфир опасен и относиться к нему следует с должным уважением. Он дал газ ягненку перед кастрацией, и тот пережил операцию, ни разу не заблеяв.
Наконец, он объяснил Гайгеру и Саре, как нужно пользоваться эфиром, и они дали газ ему. Он пролежал без сознания в течение лишь нескольких минут: они так волновались, что отмерили микроскопическую дозу, но это был уникальный опыт.
Несколько дней спустя Гус Шрёдер, у которого и так оставалось на обеих руках только восемь с половиной пальцев, защемил указательный палец здоровой правой руки между волокушей и землей, полностью раздавив его. Роб дал ему эфир, и Гус проснулся, уже имея лишь семь с половиной пальцев, и спросил, когда же начнется операция.
Роб был ошеломлен открывающимися возможностями. Он чувствовал себя так, словно получил шанс взглянуть на безграничное пространство за звездами, и сразу же понял, что открытие эфира куда важнее, чем его дар. Дар получали лишь несколько членов его семьи, в то время как теперь все врачи в мире смогут оперировать, не вызывая у пациента мучительную боль. Посреди ночи Сара спустилась на кухню и обнаружила там мужа, сидящего в гордом одиночестве.