Шаман

Гордон Ной

Ночью, безуспешно пытаясь уснуть, Шаман пытался убедить себя в том, что если он и дальше станет читать дневник отца, то превратится в вуайериста, незваного гостя в жизни родителей, который прокрался даже в их спальню, и что долг предписывает ему сжечь записи. Но логика подсказывала, что отец написал все это, чтобы донести суть своей жизни. Шаман лежал в продавленной кровати и спрашивал себя, как на самом деле жила и умерла Маква-иква. Он боялся, что правда может скрывать в себе серьезную опасность.

Он встал, зажег лампу и осторожно, чтобы не разбудить мать, прошел по коридору.

Подкрутил коптящий фитилек и увеличил огонь до максимума. Все равно лампа давала очень мало света, при нем

едва ли можно было разобрать текст. В кабинете было неуютно и холодно, что и неудивительно — в такой-то час. Шаман взял первый том и принялся читать. Постепенно неудобства, связанные с плохим освещением и низкой температурой в комнате перестали для него существовать: настолько глубоко он погрузился в жизнь своего отца и начал узнавать о своей собственной жизни больше, чем мог себе представить.

Часть вторая

Свежий холст, новая картина

11 марта 1839 г.

3

Иммигрант

В первый раз Роб Джей Коул узрел Новый Свет туманным весенним днем, когда пакетбот «Комрент» — неуклюжее судно с тремя невысокими мачтами и парусом на бизани, являющееся тем не менее гордостью «Блэк Болл Лайн» [2] — засосало приливом в просторную гавань, и оно, бросив якорь, стало качаться на волнах. Если смотреть с пристани, Восточный Бостон был невелик: всего лишь несколько рядов кое-как сколоченных деревянных домов. Но когда на одном из пирсов Роб заплатил три пенса и сел на небольшой паром, прокладывавший себе путь сквозь внушительное собрание судов, двигаясь через всю гавань к главной торговой части города — растянувшемуся вдоль берега ряду многоквартирных домов и магазинов, источающих умиротворяющий запах гниющей рыбы, затхлой трюмной воды и просмоленных тросов, то словно очутился в каком-то шотландском порту.

2

Первая регулярная трансатлантическая линия (между Нью-Йорком и Ливерпулем). Открылась в 1818 г. Основателями были нью-йоркские купцы-квакеры. Действовала до 1878 г. Ее название связано с тем, что на флагах и парусах судов был изображен диск черного цвета.

Роб был высоким и широкоплечим, крупнее, чем большинство его соотечественников. Когда он пошел извилистыми, выложенными булыжником улицами, удаляясь от портовой части города, то понял, как трудно ему стало двигаться: за время рейса мышцы отвыкли от подобных нагрузок. На левом плече он нес тяжелый сундук, а правой рукой осторожно, словно женщину, прижимал к себе большой струнный инструмент. Он впитывал Америку всеми фибрами своей души. Улицы, узкие настолько, что по ним с трудом могут проехать фургон или карета; здания, большей частью деревянные или построенные из ярко-красного кирпича; магазины, забитые всевозможным товаром, щеголяющие красочными вывесками с позолоченными буквами. Он с трудом сдерживался, чтобы не глазеть на женщин, идущих в магазин или выходящих на улицу: его снедало непреодолимое, как жажда у пьяницы, желание ощутить запах женщины.

Он заглянул в гостиницу под названием «Америкен хаус», но его смутили роскошные люстры и турецкие ковры: в подобном заведении цены явно непомерные. В столовой на улице Юнион-стрит он съел миску ухи и спросил у официантов, не могут ли они порекомендовать ему приличный, но недорогой пансион.

— Приятель, ты бы

определился, какой пансион тебе нужен: приличный или недорогой, — усмехнулся один из них. Но другой официант покачал головой и отправил его в заведение миссис Бартон на Спринг-стрит.

Единственная свободная на тот момент комната изначально служила помещением для прислуги и располагалась между конурой батрака и клетушкой горничной. Это была крошечная каморка под свесом крыши, и, чтобы добраться до нее, приходилось подниматься на три лестничных пролета — здесь явно жарко летом и холодно зимой. В комнатке стояла узкая кровать, тумбочка с треснувшим умывальником и белый ночной горшок, покрытый льняным полотенцем с вышитыми на нем синими цветами. Луиза Бартон объяснила ему, что в оплату комнаты — доллар и пятьдесят центов в неделю — входит завтрак: овсянка, булочка и одно куриное яйцо. Она была вдовой, разменяла шестой десяток и обладала землистого цвета кожей и тяжелым взглядом.

— А это еще что за штука?

— Это называется «виола да гамба».

— Вы зарабатываете на пропитание, играя на виоле?

— Я играю для своего удовольствия, а кормит меня профессия врача.

Хозяйка пансиона кивнула, хотя он ее, очевидно, не убедил. Она потребовала плату вперед и сообщила, что еще за доллар в неделю он может столоваться в таверне недалеко от Бикон-стрит.

Как только она ушла, он рухнул в постель и весь день, а также вечер и ночь, проспал без сновидений, хотя изредка ему сквозь сон казалось, что под ним по-прежнему раскачивается корабль. Тем не менее проснулся он полным сил. Когда он спустился завтракать, то оказался за столом еще с одним постояльцем, Стэнли Финчем, служащим шляпного магазина на Саммер-стрит. Финч сообщил ему два факта первостепенной важности. Факт первый: можно заплатить привратнику, Лему Раскину, чтобы тот нагревал воду и наполнял ею оловянную ванну (двадцать пять центов в неделю). Факт второй: в Бостоне есть три больницы — Массачусетская городская больница, роддом и лор-клиника.

После завтрака Шаман поблаженствовал в ванне, начав тереть тело мочалкой, лишь когда вода остыла. Долго старался привести одежду в как можно более презентабельный вид. Когда он спускался в холл, то натолкнулся на горничную: та, стоя на четвереньках, мыла лестничную клетку. Ее обнаженные руки были усыпаны веснушками, а упругие ягодицы подрагивали от энергичных движений. Когда он проходил мимо, она подняла к нему угрюмое, круглое, как у кошки, лицо, и он заметил, что под чепчиком у нее рыжие волосы, причем именно того оттенка, который нравился ему меньше всего: сырой моркови.

В Массачусетской городской больнице он просидел несколько часов, прежде чем его принял доктор Уолтер Ченнинг — и, не теряя времени даром, немедленно сообщил ему, что больница полностью укомплектована врачебным персоналом. Точно такой же прием его ожидал и в двух других лечебных заведениях. В роддоме молодой врач по имени Дэвид Хамфрис Сторер сочувственно покачал головой.

— Гарвардская медицинская школа каждый год выпускает врачей, которым приходится становиться в очередь, ожидая, когда освободятся места в штате, доктор Коул. По правде говоря, у приезжих очень мало шансов.

Роб Джей знал, о чем умолчал доктор Сторер: некоторым местным выпускникам помогали авторитет и связи семьи; точно так же в Эдинбурге он сам воспользовался преимуществом принадлежности к роду потомственных врачей — Коулов.

— На вашем месте я бы попробовал найти работу в другом городе — Провиденсе или Нью-Хейвене, — посоветовал ему доктор Сторер, и Роб Джей пробормотал слова благодарности и удалился. Однако буквально через минуту Сторер догнал его. — Знаете, есть одна возможность, — сообщил он. — Вам нужно побеседовать с доктором Уолтером Олдричем.