Шань
Шрифт:
Покинув сверкающее великолепие Большого, они очутились на площади Свердлова, освещенной почти так же ярко, как и фойе театра.
“Чайка” Малюты дожидалась их. Они забрались в салон, и машина тронулась с места.
Звуконепроницаемая перегородка из бронестекла отделяла переднее сиденье от заднего. Малюта постучал по ней согнутым пальцем, однако водитель никак не прореагировал на этот сигнал, очевидно попросту не услышав его.
— Никого, кроме нас двоих, — удовлетворенно бросил Малюта и откинулся на спинку сидения, повернувшись вполоборота к Даниэле. Та бросила взгляд в окно. Они ехали, по-видимому, в сторону Москвы-реки, но уж, во всяком
— Ну, как продвигаются дела на любовном фронте, мой птенчик?
Даниэле не понравился его тон.
— Если бы вы оставили меня в покое сегодня, то я бы узнала, зачем Карелин так срочно понадобился Геначеву.
— Не переживай. Когда ты вернешься домой, он успеет наиграться с тобой. — Малюта издал короткий смешок. — Кроме того, мне доставляют удовольствие завистливые взгляды, адресованные мне, когда я появляюсь в обществе с тобой под руку. Мои коллеги приходят в театр не только для того, чтобы насладиться искусством, но и посмотреть на спутниц друг друга.
Несмотря на то что они оба являлись членами Политбюро, Малюта подчеркнуто произнес слово “мои коллеги”.
— В вас слишком много пессимизма, товарищ генерал, —продолжал он, как обычно чередуя обращения на “ты” и на “вы”. Прикурив сигарету, он с наслаждением затянулся. — Возможно, здесь играет роль женское начало. Интересно, упадешь ли ты в обморок при виде мыши? — Он снова рассмеялся и сжал кулак. — Мне думается, вряд ли. Я уже имел случай понаблюдать, как ты владеешь оружием. Ты прирожденный снайпер. Однако что случится с тобой, если попытаться закалить тебя в огне? Затвердеешь ли ты, подобно стальному клинку, или развалишься на части и сгоришь? Вот что мне хочется знать.
Свернув с широкой магистрали, “Чайка” остановилась. Нагнув голову, Малюта выбрался из машины, и придержал дверь со стороны Даниэлы.
Они спустились по каменной лестнице. Широкие ступени едва удавалось различить под толстым слоем снега. Лед на реке, кое-где потрескавшийся во время недавней оттепели, тускло поблескивал, отражая свет фонарей. Москва-река выглядела серой и безжизненной, как свинец. На ее пустынных берегах не наблюдалось никакого движения.
— Это мое любимое место, — промолвил Малюта. На всякий случай, чтобы Даниэла не приняла его замечание за признак доверия, он добавил: — Я прихожу сюда, когда хочу поговорить с кем-нибудь с глазу на глаз. Здесь я могу быть уверен, что никто не подслушает и не запишет на пленку мои слова. — Он широко развел руками. — Тут негде прятаться. Все видно как на ладони.
В призрачном свете городских огней снег казался розовым. Ветер совершенно стих, и снежинки отвесно падали на землю.
Малюта остановился у самой кромки льда.
— На этом самом месте я чуть было не погиб. — Огонек его сигареты вспыхнул в темноте. Он походил на зловещий, всевидящий третий глаз. — Тогда я был пятнадцатилетним мальчишкой. Я вытворял бог знает что и не признавал никаких запретов. — Он стряхнул пепел с сигареты. — Это случилось весной. Мать предупреждала меня, что тонкий лед опасен, но я ведь никогда ее не слушал.
Глубоко затянувшись, Малюта неторопливо выпускал дым изо рта. Его самоуверенная поза и слегка насмешливый тон подливали масло в пламя гнева, разгоравшееся в душе Даниэлы.
Впрочем, он не старался произвести на нее впечатление. Таков уж был этот человек по имени Олег Малюта: мрачный, своевольный, жестокий, невероятно самоуверенный и, при всем том, являвшийся несомненно выдающейся личностью.
И вновь Даниэла вспомнила слова дяди Вадима: Мужчина, как ему кажется, обладает превосходством над женщиной, но это ровно настолько, насколько он сам в это верит.
Она изо всех сил старалась его не бояться: страх ставил ее в подчиненное положение по отношению к нему. Однако ее попытки раз за разом терпели неудачу, и она начала подозревать, что слишком большое желание освободиться от этого чувства мешает ей.
— В тот день я пошел кататься на коньках, — продолжал Малюта. — Кажется, я с кем-то поспорил и был слишком опрометчив или слишком глуп, чтобы идти на попятную. Едва выйдя на берег, я сразу почувствовал, что дело плохо. Я много катался и хорошо знал, каким на вид бывает крепкий лед. В тот день он был другим, покрытым темными пятнами. Хороший, толстый лед всегда белый. Совсем белый. Я спустился к реке вон там. — Он поднял руку, показывая, и кончик его сигареты описал в воздухе короткую дугу. — Я ступил на лед, и почти сразу же раздался громкий треск, словно кто-то выстрелил из пистолета. В следующее мгновение я очутился в воде. Она была очень холодной и темной. — Докурив сигарету, он выбросил окурок. — Теперь я привожу сюда тех, кто перестал приносить мне пользу. Это еще один способ отправлять людей на тот свет.
В своей типичной манере он не завершил рассказ. Даниэла знала, что он и не собирался этого делать. По его мнению, для нее было вполне достаточно знать, что он хорошо усвоил урок многолетней давности. В конце концов, то, что он тогда не утонул, было и так ясно. Взглянув на нее, Малюта рассмеялся.
— Не пугайтесь понапрасну, Даниэла Александровна. Я вовсе не намереваюсь отправлять вас на тот свет. Вы слишком особенное существо. Вас надо лелеять и оберегать.
— И показывать на публике. — Она следила за выражением его лица. — Именно этим мы и занимались сегодня.
— В Большом? Ну да, разумеется. Это одна из составляющих игры.
— Игры?! Какой игры?
Лицо Малюты потемнело.
— У тебя хватило ума расчистить себе дорогу в Политбюро, — сказал он. — До недавних пор у тебе все шло как по маслу. Ты ловила в силки мужчин — толковых, я бы даже сказал, исключительно умных людей, — так как ты умела пользоваться их слабостью. Они хотели обладать тобой — ты умело возбуждала в них это желание — и помогали тебе взбираться вверх по служебной лестнице. Подумать только! Они были готовы ради тебя отправиться на другой конец земли. Они продали свои души ради тебя, склонили головы перед тобой, стоя на коленях, отдали тебе все, что составляло их могущество и власть. И все вот за это... — Он грубо сдавил рукой ее грудь. — И за это. — Другая его рука скользнула вниз...
Даниэле стало дурно, выслушивая эту проповедь. Мужская самоуверенность и извращенное сладострастие. Казалось, Малюта и вправду верил, что стоило ей отдаться Карпову или Лантину, как они тут же становились наивными детьми.
Приступ бешеной ярости охватил Даниэлу. Она почувствовала, что разум отказывается ей служить. Усилием воли она сумела взять себя в руки и мысленно приказала себе: Не смей превращаться в жалкое и безмозглое создание, каким он тебя считает. Он думает, будто все, что ты умеешь, это заниматься любовью. Неужели ты хочешь, чтобы он думал, что он прав?