Шань
Шрифт:
Мао сильнее запахнул пальто.
— Когда я был в Москве, к северу от города прошел невероятный снегопад. Сугробы доходили до пятнадцати футов в высоту. Ты только представь себе, Ши тон ши!
Чжилинь вновь промолчал. Его сердце забилось быстрее от недоброго предчувствия. Мао не стал бы зря тащить его из дома на улицу в такой холод. Значит, он собирался сообщить своему верному советнику нечто такое, что должно было остаться между ними двоими. Но вот что?
— Есть еще одна проблема, — наконец заговорил Мао. Его взгляд был устремлен в глубину темного
— Северокорейские коммунисты при поддержке Москвы собираются напасть на южан.
— Как скоро?
— В июне.
Чжилинь понял все сразу.
— Это означает, что будет война.
Мао молча кивнул. На его лице была написана великая грусть.
— Наш бедный народ. Он только начал отходить от войны, длившейся так долго.
— Значит, Сталин не оставил вам выбора.
Мао повернулся к Чжилиню.
— Никакого, — ответил он и зашагал к дому.
— Я нашел ее!
Чжилинь оторвался от бумаг, которые сосредоточенно изучал уже на протяжении нескольких часов, и поднял голову. Стремительно ворвавшийся в кабинет Хуайшань Хан стоял перед ним. Новенькая форма плотно облегала его тощую фигуру.
— Мой друг, я нашел ее!
Худое, обычно неподвижное лицо его точно преобразилось и ожило.
Чжилинь перевел взгляд на человека, замешкавшегося в дверях.
Хуайшань Хан нетерпеливо махнул рукой.
— Заходи, Сеньлинь! Хао чжио хуо!Ну же!
Женщина, вошедшая наконец в кабинет, по всей видимости и без того никогда не отличавшаяся полнотой, находилась на грани физического истощения. Ее изможденное лицо носило следы прежней красоты. Судя по землистому оттенку кожи на щеках, ее здоровье находилось в плачевном состоянии. В огромных, широко расставленных светящихся глазах застыло испуганное выражение. Она беспрестанно моргала, очевидно вследствие необычайного беспокойства и робости.
Легонько подталкивая в спину, Хуайшань Хан заставил ступить ее несколько шагов вперед. От внимательного взгляда Чжилиня не ускользнуло, как она вздрогнула, попытавшись скрыть это.
— Знакомься, Ши тон ши, — провозгласил Хуайшань Хан с оттенком какой-то особенной гордости. — Это моя жена, Сунь Сеньлинь.
— Твоя жена? — Чжилинь был настолько потрясен, что, забыв о самообладании, позволил себе открыто выразить изумление в присутствии других.
Стараясь скрыть это, он отвесил легкий поклон. В ответ на этот традиционный знак вежливости на измученном лице молодой женщины появилась бледная тень улыбки.
— Вы себя хорошо чувствуете, Сеньлинь? — спросил Чжилинь.
— Разумеется, она чувствует себя хорошо, — ответил за нее Хуайшань Хан. Он произнес эти слова, пожалуй, чуть громче, чем следовало бы. — Или уж, во всяком случае, она скоро будет в полном порядке, когда я отвезу ее в больницу. С ней ничего страшного.
Чжилинь предложил женщине свое кресло. Сквозь маску бледности и страданий он сумел разглядеть, что она молода: лет на двадцать моложе Хуайшань Хана. С признательностью взглянув на Чжилиня, она села, и сразу же напряженные черты ее лица смягчились.
Чжилинь налил ей чаю. Она взяла чашку в обе ладони, точно вознамерилась вобрать в себя все тепло крошечного сосуда. Качнув головой, она пробормотала слова благодарности и стала пить с такой жадностью, как будто уже давно не пробовала приличного чая.
Чжилинь вопросительно посмотрел на друга. Хуайшань Хан пожал плечами, промолвив:
— Она была в плену у коммунистов.
— Ты говоришь, в плену?
— Их командир слышал обо мне. Как же, известный националист, а? Вот чем я был для всех, кроме тебя и Мао тон ши, — Хуайшань Хан сопровождал свои слова оживленными жестами. — В конце концов, они видели в ней врага, потому что она — моя жена. Жена Хуайшань Хана, полковника националистической армии. Я думаю, что они пытали ее, хотя она упорно отказывается говорить об этом, По правде сказать, мне приходится клещами вытягивать из нее каждое слово.
— Я и не знал, что ты женат, — заметил Чжилинь, ужаснувшись жестокости людей, бывших его соратниками.
Впрочем, особо удивляться не приходилось. Он достаточно нагляделся на горькие последствия кровавой и беспощадной войны. Тем не менее вид этого несчастного, ни в чем не повинного создания, попавшего в жернова кошмарной мельницы, подействовал на Чжилиня сильнее обычного.
Быть может, виной тому стала вопиющая несправедливость случившегося с Сеньлинь, символизировавшая собой безумие, которое толкало мирных крестьян с оружием в руках подниматься на своих братьев, но Чжилинь внезапно осознал, в какой чудовищной игре он принимал участие по собственной воле.
— Если бы ты сказал мне, — беспомощно промолвил он, — то я бы послал людей, которые бы проследили за тем, чтобы с ней ничего не случилось.
Хуайшань Хан отвернулся.
— В то время я не мог думать о ней, Ши тон ши. Я должен был делать свое дело. Я вел слишком опасную игру. Все мои мысли сосредоточились на том, как бы не оступиться в темном туннеле, по которому я продвигался шаг за шагом, повинуясь воле твоей и Мао тон ши. — Он снова взглянул на Чжилиня. — Принимая во внимание твои личные обстоятельства, я думаю, ты один из немногих, кто в состоянии понять меня.
Хуайшань Хан произнес последнюю фразу в качестве обычного комплимента, доказывавшего глубину и искренность их дружбы, однако его слова поразили Чжилиня в самое сердце. Не столько они сами, сколько горькая правда, заключавшаяся в них. Он отказался от Афины и маленького Джейка так же, как и от своей любовницы Шен Ли и их ребенка, который, повзрослев, принял имя Ничирена. Отказался во имя своего дела, во имя настоящего и будущего Китая. Пожертвовав всем, что он имел, он целиком отдался служению своему народу.