Шань
Шрифт:
В полном соответствии с новым режимом в Китае сердце Хуайшань Хана ожесточилось. Облачась в революционные одежды, вооружась философией Мао, он беспощадно разил направо и налево мечом, вложенным в его руку тем же Мао для выполнения один Будда знает каких заданий.
Он часть государственной машины.Небрежный и уклончивый ответ Мао на его вопрос точно гвоздь засел в мозгу Чжилиня. Хуайшань Хан верил в то, что он делает Китай местом более безопасным для жизни. Возможно, он даже был прав... И это пугало еще больше. Ибо Чжилинь подозревал,
Знает ли Сеньлинь, чем занимается ее муж? —спрашивал себя Чжилинь. — Догадывается ли она, кем он стал?
Он поднялся и подошел к окну. Снаружи доносились повторяющиеся трели соловья. Чжилинь с наслаждением вдохнул аромат надвигающейся грозы. Вдали яркие вспышки молнии чертили изломанные узоры на темном небе. Чжилинь на глаз определил расстояние.
— Гроза не затянется надолго, — промолвил он, когда первый громовой раскат эхом отозвался с близлежащих холмов. — Завтра будет хорошая погода, так что ты сможешь даже выбраться на прогулку.
Если не считать визитов к врачам, Сеньлинь никогда не выходила из дому.
Не дождавшись ответа, он отвернулся от окна и пристально посмотрел на нее.
Ты не можешь вечно сидеть взаперти, —следовало бы сказать ему, но он промолчал. Подобным образом мог отчитывать Сеньлинь только Хуайшань Хан, но не Чжилинь.
Она была ужасно хрупкой и болезненной на вид. В мягком электрическом свете Чжилиню казалось, что ее кожа такая же хрупкая, как яичная скорлупа. Взгляд ее сверкающих глаз, обращенных на него, не выражал никакого чувства, и в который раз Чжилинь удивился тому, как надежно ей удается скрывать тайны своей души от его настойчивого любопытства.
— Перед отъездом Хуайшань Хан неоднократно предупреждал меня о том, что ты будешь все время молчать, — сказал он. — Он опасался, что с тобой что-то не так.
Сеньлинь вытянула перед собой руки ладонями вверх. Малиновые ногти блестели в лучах лампы.
— Вот здесь целый мир, — тихо промолвила она, приподнимая правую ладонь. — А вот здесь, — она сделала тот же жест левой, — другой.
— Врачи...
— Врачи любят загадки, — перебила она его. — Когда они не могут найти их, то выдумывают сами.
Чжилинь отошел от окна и присел рядом с ней. — Ты хочешь сказать, что с тобой все в порядке?
Сеньлинь безмолвно уставилась на него.
— Ты выйдешь завтра из дому, если я пойду вместе с тобой?
— Мне нет дела до мира, начинающегося за порогом дома. — Тень какого-то чувства, будоражащая и мимолетная, скользнула по ее чертам, преобразив их. — Он груб и безобразен. В нем правит зло. Если бы можно было вернуть довоенные дни!
— Они больше никогда не вернутся.
— Ты бываешь очень жестоким.
Слезы дрожали в уголках ее глаз.
— Я всего лишь говорю правду.
Не выдержав его взгляда, она опустила глаза и тихонько шепнула:
— Ты спрашивал, почему я не разговариваю с мужем, но разговариваю с тобой. Ты сам только что ответил на свой вопрос.
Чжилинь короткое мгновение размышлял над ее словами.
— Значит, он лгал тебе?
Она подняла голову.
— Только потому, что он лжет себе.
Эти слова, подтверждавшие его собственные подозрения, ударили Чжилиня, точно электрический разряд. Заметив мелко дрожащую жилку на виске Сеньлинь, он решил переменить тему.
— Послушай, но ведь тебе же нельзя до конца жизни сидеть в четырех стенах. Это все равно что похоронить себя заживо.
— Какое это имеет значение? Я уже мертва!
В глубине ее глаз горели зеленые огоньки, похожие на маяки бесконечно чужой земли. Он не представлял, что может сделать, чтобы помочь ей. Он лишь знал, что должен положить конец пытке, терзавшей ее изнутри.
Снаружи донесся оглушительный треск грома. Сеньлинь вздрогнула; ее голова покачнулась. Когда первые капли дождя застучали по подоконнику, ее глаза широко открылись.
— Это ничего, — решил успокоить ее Чжилинь. — Всего лишь дождь.
— Это — все, — казалось, она обращается не к нему.
— Сеньлинь.
Она резко вздрогнула и прикрыла глаза трепещущими веками. Он протянул руку, и Сеньлинь подалась ей навстречу. Обняв ее, он помог ей встать, не выпуская ее из объятий.
Он ощущал ее дыхание на своем лице. Ее тепло и даже больше — пульсацию ее жизни. Он чувствовал себя так, словно одним жадным глотком опустошил бутылку виски.
Он задыхался. Его голова кружилась в бессвязном потоке мыслей.
— Сеньлинь.
Он привлек ее к себе.
Ему показалось, что теплые капли весеннего дождя упали на его щеку, когда он ощутил влажное прикосновение ее полураскрытых губ. Ее волосы рассыпались и нежно ласкали его. Вдруг он заметил, что Сеньлинь раскачивается из стороны в сторону, долго сдерживаемые чувства прорывались сквозь ледяной барьер, воздвигнутый ею. Чжилиню казалось, будто он и Сеньлинь, неразрывно связанные теплом своих тел, покачиваются на волнах океанского прилива.
Все тесней и тесней прижимались они друг к другу, и Чжилинь уже чувствовал мягкую нежность ее щеки, подобной лепестку пиона.
— Нет! — издав невнятное восклицание, Сеньлинь вырвалась из его объятий и, спотыкаясь, кинулась в противоположный конец кабинета.
— Сеньлинь!
— Пожалуйста...
Раскаты грома следовали один за другим. Капли дождя выстукивали барабанную дробь.
— Пожалуйста!
Он шагнул к ней, не зная, что она предпримет, и что она хотела сказать этим сдавленным полукриком-полустоном. Она рывком распахнула стеклянную дверь, выходящую в сад, и бушующая стихия ворвалась в комнату. Ставни задребезжали, и, сопровождаемая этим беспокойным, пугающим звуком, Сеньлинь выбежала под дождь. Чжилинь бросился за ней следом, окликая ее по имени. На улице было темно. Ветви деревьев, словно иссохшиеся руки призраков, дрожали, раскачиваемые ветром, который, попав в ловушку между стеной дома и высокой садовой оградой, закручивался штопором, набирая силу.