Шанс дождливого безумия
Шрифт:
узнает подробности из чужих уст, а Вячеслав, всегда панически боявшийся скомпрометироваться перед режимом, говорит, словно долгие годы при коммунистах боролся за демократию. А ведь с Виктором, школьным товарищем, в былые времена встречался без свидетелей, такая дружба могла испортить карьеру.
За просмотром журналов и невеселыми мыслями Виктор уловил, как бы издалека, слова, сказанные профессором неожиданно, без всякого перехода.
– Если б узнал: после каждой встречи я писал по три страницы донесений... – в
Виктор удивленно вскинул глаза, – поверить признанию не мог.
– Перестал видеться! – произнес он скорее от растерянности и запоздало сообразил, – профессор ждал более глубокой оценки.
– Перестань! – спокойно сказал тот,, всегда бывший для Виктора просто Славкой.
Виктор медленно поднялся, подошел вплотную к профессору:
– Тебе, наверное, очень трудно было писать их. И еще труднее живется теперь...
– Ерунда! Я мог и могу жить хорошо, – истерически бодро произнес профессор. – Они никогда не откроют архивы! Сами – по уши...
Тут он взял себя в руки, одумался, умолк, а потом совсем тихо попросил:
– Помоги мне. Кое-что понял. – Глаза профессора
сузились. – Очень опасное знание... Пока бездоказательно, а мне угрожают...
Виктор выпрямился, расправил плечи, ошарашенно посмотрел другу в глаза.
– Понимаю, признаки сумасшествия. К тому же теперь... – профессор засуетился. Оглядываясь по сторонам, схватил стакан, выпил воды.
– Короче, – продолжал он. – Можешь увезти пакет и опубликовать содержимое в солидном журнале? Только обещай, слышишь, обещай: вскроешь после моей
скоропостижной кончины! – Вячеслав Борисович выдохнул воздух, словно пробежал стометровку.
– Давай пакет! – Виктор протянул руку. А голова шла кругом.
Профессор вынул из ящика стола заранее приготовленный, тщательно заклеенный пакет, отдал Виктору. Подумал и велел:
– Теперь убирайся! И не вздумай меня презирать. Вячеслав Борисович справился с паникой, охватившей его сразу после признания.
– Давай по-быстрому! Час-полтора у нас, не больше. В другой раз задержишься, – поторопила Алексея Татьяна.
Он улегся на диван, положив на голову подушку, едва вошел в комнату. Им овладела приятная, блаженная расслабленность, – почти добился цели и окончательное ее достижение оставалось делом техники. Безрассудство принесло успех, напряжение, пронизавшее день, отступило, Алексей разом позабыл о сомнениях, мыслях, недавно казавшихся самыми важными. Не смешно ли терзаться, – мол, правильно ли живешь? – когда Загодеева минут через десять будет в его гербарии, на днях станет суше и теплее, а значит – легче жить под повеселевшим небом. Результаты же анализов могут оказаться и утешительными.
Ох, и устал он за день! Другому бы хватило, чтобы быть ни на что не способным. Но только не ему. Короткая передышка на диванчике, – прочь мысли, кроме приятных, возбуждающих, и снова готов к действию, наслаждению...
Алексей поднялся. По позвоночнику пробежала легкая дрожь. Вдруг захотелось потянуться всеми мышцами, хрустнуть суставами. Загодеева взирала на него с каким-то жадным интересом. В глазах молодой бабенки появилась шальная рассеянность. Стоя чуть в сторонке от него, опершись рукою о стол, она ждала.
Алексей не двигался. Простота, незатейливость ситуации в сравнении с муками, испытанными на пути к ней, казались обидными.
– Не боись, не укушу! – по-своему истолковала его поведение Татьяна, шагнула навстречу, ухмыльнулась, губы жирно подведены помадой.
Он протянул руку, сильно схватил ее сзади за волосы, произнес (лицо оставалось жестким, неулыбчивым):
– Тварь...
– Тварь и есть, – она по-прежнему ухмылялась. Похоже, грубость Алексея доставляла ей своеобразное удовольствие.
Или, может, она заведомо была готова к ней? И теперь просто играла роль женщины, которой нравится, когда ее унижает мужчина?.. Алексею вдруг показалось: в глазах Татьяны мелькнули трезвые, холодные огоньки. Будто в это мгновение она еще раз удостоверилась в правильности каких-то, одной ей известных расчетов...
Сладко обняла его за торс, прижалась. Толкнула прочь, в сторону дивана. Подушка там уже была. В момент извлеченная теперь из шкафа, наброшенная ею на драную обивку, мятая простыня сбилась в складки, – ненужная, паскудная деталь, призванная обозначить отсутствующую интимность.
Когда Алексей не дал ей дотянуться до кнопки выключателя, – потушить свет, – Татьяна издала хриплый смешок. Тут уж он повалил ее навзничь и быстро, не путаясь в деталях, раздел. Перевернул на живот, подсунул под него руку, ладонью ощутил бархатистую мягкость кожи. Живот у Татьяны был слабый, – мышц не чувствовалось, – немного провисший, как это часто бывает у рожавших женщин...
Сильный, молодой мужчина откинулся на спинку кресла, поднес фотографию ближе к глазам, вгляделся: Вероника, Вера, Верочка... Подобного задания получать не приходилось, – шутка ли, – помочь девушке стать матерью, самому стать отцом! Пусть никто и не узнает об этом...
Всегда думал, что он, детдомовский сирота, не бросит собственного ребенка, если тот когда-нибудь появится. Мечтал о тепле семейного очага. Видел себя заботливым отцом. И вдруг...
Молодой мужчина нащупал в кармане таблетки, – психотропное вещество, призванное помочь выполнить неожиданный, кажущийся мрачной шуткой приказ. Легендированным агентом с чужим паспортом и выдуманной биографией, он должен попасть в постель к девушке и зачать жизнь, продолжение которой не имеет права увидеть.