Шапка
Шрифт:
Это было так неожиданно, что Василий Степанович даже не сразу почувствовал боль. Он отдернул руку, посмотрел на Ефима, посмотрел на палец и вдруг завыл, закружился как полоумный по кабинету, тряся рукой и брызгая кровью на персидский ковер.
На вой прибежала в папильотках Лариса Евгеньевна. С тряпкой в руках появилась домработница Надя.
– Что случилось, Вася?
– тонким голосом прокричала Лариса Евгеньевна, кидаясь к Каретникову.
– У-у-у-у!
– выл Каретников, как паровоз, и тряс истекающий кровью конечностью.
– Фима!
– Лариса Евгеньевна повернулась к Ефиму.- Я не могу понять, что случилось!
Фима, как потом говорили, казался совершенно спокоен. Он взял с полки
Мне кажется, что этим укусом Ефим сам себе нанес новое и уже непоправимое психическое повреждение. Прямо от Каретникова прикатил он ко мне радостно возбужденный.
– Знаешь, что случилсь? Как? Ничего еще не слыхал?
Он мне тут же изобразил все происшедшее словами и в лицах. Как он пришел, в каком виде нашел Каретникова, как тот, держа себя за уши, стукался головой об стенку. Кстати сказать, что стуканье Ефим изобразил так смешно, что я просто валялся от хохота. Он же сдержанно улыбался и, похоже, был очень собою доволен.
– Мне что,- стоя передо мной в распахнутой настежь дубленке, он взмахивал отяжеленными ею руками и ерничал.- Я человек простой. Мне говорят: на-кася выкуси, я выкусываю. А как же! Если меня очень просят, разве мне жалко? У меня зубы хорошие, фарфоровые, с меня Аркаша Глотов за них четыре сотни содрал. Если надо кому выкусить, пожалуйста, я не против.
Я смотрел на него с любопытством: надо же, всегда был такой запуганный, а тут размахался! Не веря в то, что человек под воздействием внешних обстоятельств может меняться столь кардинально, я думал, что это временная бравада, которая кончится потом истерикой. Или выплыли наружу какие-то черты характера, которые прежде не проявлялись? Или проявлялись иначе? Ведь бывал же он в рискованных ситуациях со своими мужественными людьми, тонул в полынье, валился в пропасть, горел на нефтяной скважине!
– Ефим,- сказал я ему,- ты человек взрослый, я не хочу тебя пугать, но ты должен знать, что Каретников - человек очень плохой и очень злопамятный. Если ты сейчас же с ним не помиришься...
– Ни за что!
– прокричал Ефим.
– Но ты понимаешь, что он тебе этого никогда не простит?
– А я никакого прощения и не жду. Мне надоели унижения, надоело быть хорошим человеком второго сорта. У меня есть другие планы.
– Другие планы?
– Ну да.- Он с сомнением осмотрел все четыре стены, задержал взгляд на люстре.- Как ты думаешь, у тебя квартира прослушивается?
Я пожал плечами:
– Откуда мне знать, прослушивается она или нет?
Он попросил меня вынести телефон в другую комнату или набрать пару цифр и заклинить диск аппарата карандашом.
Я в такие уловки, правду сказать, не верил и не думал, что подслушивалки обязательно должны быть в телефонах.
– Знаешь что,- сказал я.- Погода хорошая, почему бы нам не пройтись?
Мы спустились вниз. Ефим, зажав между ног портфель, натянул кожаные перчатки, поднял воротник, и его желтая лысина, окаймленная коричневым мехом, стала похожа на тыкву, вылезающую из хозяйственной сумки. Дворами мы прошли к Сытинскому переулку, а оттуда выбрались на Тверской бульвар. День был приятный, солнечный. Накануне выпавший снег мягкой пеной светился на кустах и клумбах. По расчищенной широкой дорожке гуляли голуби, бежали школьники, молодой папаша неспешной рысью тащил салазки с укутанным по глаза ребенком, все скамейки были заняты шахматистами, старухами и приезжими с авоськами и мешками.
Мы медленно двинулись в сторону Никитских ворот и сначала говорили о чем-то, не помню о чем, потом Ефим оглянулся и, дав пройти и отдалиться двум офицерам с портфелями, понизив голос, спросил, нет ли у меня знакомых иностранцев, через которых можно переправить на Запад рукопись.
Иностранцы
– Лучше переснять,- сказал я.- С первого экземпляра и по одной странице на кадр. Иначе у тех, кто возьмется перепечатывать, будут трудности. А все-таки что ты хочешь передать?
– Ты знаешь, что я пишу роман "Операция"?
– Он посмотрел на меня и понял.- Ну да, конечно, ты думаешь, что я пишу о хороших людях, которые никому не нужны. Но это не о хороших, это о плохих людях.
И он мне рассказал историю, которая легла в основу его замысла. В подлинном виде она от замысла несколько отличалась. Случай с доктором, делавшим самому себе операцию, действительно имел место. Только случилось это не посреди океана, а вблизи канадского берега. Больного доктора можно было доставить в одну из береговых больниц, но, во-первых, за операцию надо платить огромные деньги в иностранной валюте, а во-вторых, как раз в последнее время доктор проявлял признаки неблагонадежности - рассказывал антисоветские анекдоты, под подушкой у него нашли книгу Авторханова "Технология власти", и вообще не было никакой гарантии, что он не сбежит. Поэтому капитан Колотунцев (прототип Коломийцева) отдал приказ идти не к канадскому берегу, а к Курильским островам. По пути к этим островам доктор в отчаянии и сделал себе операцию, после которой он уже никаких романсов не слушал, поскольку умер.
– Скажи,- торопил меня с ответом Ефим,- им, на Западе, такая история должна же понравиться? Если название скучное, могу придумать что-то другое. Например, "Харакири". А? Здорово? Если нужно, можно разбавить сексом. У нас на корабле, между прочим, была одна повариха, она жила со всем экипажем.
– Повариху не надо,- сказал я,- лучше повара. На Западе любят больше про гомосексуалистов.
– Это правильно,- серьезно сказал Ефим. Он остановился, достал из портфеля большой блокнот и, держа в зубах перчатку, сделал соответствующую запись.- Между прочим, у нас там действительно был один педик, но не повар, а штурман. Причем жил он, не поверишь, с первым помощником.
– А помощник был кто?
– На кораблях первым помощником называется замполит,- объяснил он, не уловив скрытого в моем вопросе ехидства.
– Значит, их было два педика?
– Почему ты так думаешь?
– вскинулся он.
– Я ничего не думаю, а слушаю. Ты сам сказал, что штурман был педиком и жил с замполитом. А замполит кто был?
– Вот черт!
– ахнул Ефимов и дернул портфель.- Надо же! Такая ерунда, а я до нее не додумался. Потому что я, знаешь, старался обращать внимание на другие детали. Постой-ка!
– Он опять полез в портфель за блокнотом.- Вот дурак-то! Так все просто, а я не подумал.
То, что он не подумал, меня как раз нисколько не удивило. Он всегда был не в ладах с логикой, и его сочинения были полны несуразностей, которые могли пройти только у нас. О чем я Ефиму на этот раз вполне откровенно сказал. А еще сказал так:
– Ну, допустим, ты напишешь такой роман. Во-вторых, когда это еще будет...
– Я пишу быстро, ты это знаешь,- перебил он.
Мы дошли до конца бульвара и, собираясь повернуть, остановились у стенда с областными газетами. Приезжий в длинном полупальто и темных валенках с галошами, упираясь глазами в "Воронежскую правду", зубами отрывал от длинного батона большие, похожие на вату куски и заглатывал. В другой руке он держал авоську тоже с батонами.