Шардик
Шрифт:
— Днем она проснулась и мы немного поговорили. Жар у нее слегка спал, и она смогла чуть-чуть поесть. А сейчас опять спит, более спокойным сном.
— Хорошая новость, — сказал Кельдерек. — Я боялся, она подхватила какую-нибудь заразу вроде чумы. А теперь думаю, все дело в душевных переживаниях и телесном истощении.
— Тугинда все еще слаба и нуждается в отдыхе и покое. И ей необходима свежая пища, но я надеюсь, это мы раздобыть сумеем. Чтобы поймать форель в Зерае! Да вы настоящий волшебник, Кельдерек! Я здесь впервые форель вижу. Как вам это удалось?
— Нужно знать, где ловить и как ловить.
— Такой улов — доброе предзнаменование. Я в этом уверена, и вы поверьте. Но завтра сидите дома, за порог ни ногой, потому что Анкрей пойдет в Лэк. И выйдет с утра пораньше, чтобы успеть вернуться до темноты.
— Лэк? Что за Лэк такой?
— Деревня, о которой
— Наверное, там мы — все четверо — находились бы в большей безопасности, чем в Зерае?
— Безусловно, если бы они согласились принять нас. Завтра, коли представится случай, Анкрей сообщит старейшине о бегстве Фарраса с Трильдом и о вашем с тугиндой приходе. Но вы же знаете деревенских старейшин, Кельдерек: упрям как вол, хитер как лиса — это про них. В деревню снова вернулся страх перед Зераем, и если мы покажем, что торопимся покинуть город, они зададутся вопросом «с чего вдруг?» и станут бояться еще больше. Если бы нам дали убежище в Лэке, возможно, мы еще сумели бы выбраться из этой западни, но сейчас главное — не торопить события. Да и не можем мы никуда уйти, пока тугинда не выздоровеет. Завтра Анкрей в лучшем случае лишь выяснит, как там обстоят дела. Ну что, почистили рыбу? Хорошо. Три я приготовлю, а две отложу на завтра. Нынче вечером закатим пир. Честно говоря… — Мелатиса понизила голос, будто бы собираясь сообщить большой секрет, с улыбкой подалась к нему и приставила ко рту ладонь: — Ни Анкрей, ни барон ловить рыбу толком не умели.
После ужина Анкрей, выпив напоследок за рыболовное мастерство, ушел сидеть у постели тугинды и плести новую лесу из ниток, надерганных из старого плаща, и пряди волос, отрезанной у Мелатисы. Кельдерек придвинулся поближе к девушке, чтобы не повышать голоса, и стал по порядку рассказывать о событиях, произошедших со дня, когда Зельда впервые заявил, что Эркетлиса никак не победить. Обо всех событиях, почти уничтоживших его и теперь вызывавших у него жгучий стыд: о старейшине, принявшем его за работорговца; об Уртских избоинах; о приступе помешательства, приключившемся с ним на бранном поле; о помиловании, дарованном Эллеротом, и о причинах помилования, о своем уходе из Кебина — обо всем этом Кельдерек рассказывал без малейшей утайки, неподвижно глядя в огонь и словно разговаривая сам с собой, но каждый миг ощущая сердечное сочувствие своей слушательницы, давно познавшей позор, раскаяние и стыд, которые теперь довелось познать и ему. Когда он рассказал о том, как тугинда объяснила смысл произошедшего у Уртских избоин и предрекла неминуемую смерть Шардика, Мелатиса ласково положила ладонь ему на запястье, а он накрыл ее своей ладонью и умолк, словно поднявшаяся в нем волна желания нарушила плавное течение повествования. После долгой паузы Мелатиса спросила:
— А владыка Шардик… где он сейчас?
— Никто не знает. Он переправился через Врако, но я думаю, владыка уже умер. Я сам много раз хотел умереть, но теперь…
— Почему же тогда вы пришли в Зерай?
— Действительно — почему? По той же причине, вероятно, что и любой другой преступник. Для йельдашейцев я — преступный работорговец. Меня прогнали за Врако, а у человека, оказавшегося здесь, одна дорога — в Зерай. Ну и потом, я встретил тугинду, вы же знаете. Однако есть еще одна причина, во всяком случае, мне так кажется. Я обесславил и извратил божественную волю Шардика, и теперь богу остается лишь послать ему смерть. Позор и смерть предстоит принять и мне тоже — а где мне ждать своей участи, как не в Зерае?
— Но вы же совсем недавно говорили о возможности спастись, перебравшись в Лэк!
— Да, и я сделаю все, чтобы выжить. Человек на земле лишь животное, а какое животное не попытается спасти свою жизнь, покуда остается шанс?
Мелатиса мягко отняла руку:
— Теперь послушайте мудрого совета, который даст вам трусливая душа, сожительница убийцы, оскверненная жрица Квизо. Пытаясь спасти свою жизнь, вы непременно ее потеряете. Вы либо безропотно примете свою судьбу и станете терпеливо, смиренно ждать исхода — либо будете метаться взад-вперед по здешним краям, как любой другой беглый преступник, не примиряясь с прошлым и постоянно прибегая к разным уловкам, чтобы еще немного потянуть время.
— Исхода?
— Тот или иной исход неизбежен. С момента встречи с тугиндой у могилы барона я многое поняла — много больше, чем могу выразить словами. Именно поэтому я осталась с вами, а не ушла с Фаррасом и Трильдом. Для бога существуют лишь «сейчас» и «здесь», включающие в себя все дни земного мира и все события человеческих жизней. Объяснить это нельзя — это можно только постичь.
Озадаченный и испуганный словами Мелатисы, Кельдерек все же несколько утешился мыслью, что она считает его достойным своей заботы, пускай даже и посоветовала — во всяком случае, насколько он понял — смиренно принять смерть. Чуть погодя, чтобы подольше посидеть с ней рядом, он снова заговорил:
— Если йельдашейцы придут, возможно, они помогут тугинде вернуться на остров. Вы вернетесь с ней?
— Я теперь… сами знаете кто. Я никогда впредь не ступлю на Квизо. Это было бы святотатством.
— И что вы собираетесь делать?
— Я же сказала: ждать исхода. Нужно верить в жизнь, Кельдерек. Ко мне вера в жизнь вернулась. Если бы только люди понимали, что задача опозоренных и виновных не в том, чтобы стараться искупить свои грехи, а в том, чтобы просто ждать, неустанно и смиренно ждать в надежде на искупление. Многие совершают ошибку, отказываясь от этой надежды, теряя веру в то, что они по-прежнему дети божьи.
Кельдерек потряс головой и уставился в сияющее, порозовевшее от вина лицо девушки с таким огорошенным видом, что она весело рассмеялась. Потом, подавшись вперед, чтоб помешать огонь, Мелатиса негромко полуговорила-полупропела припев ортельгийской колыбельной, давно им забытой:
Куда под ночь уходит день? Куда к утру уходит ночь? Головушку ты не ломай, Головушку ты не морочь.— Удивлены, что я знаю эту песню?
— Вы счастливы, — сказал Кельдерек, чувствуя зависть.
— И вы будете счастливы. — Мелатиса улыбнулась и взяла его руки в свои. — Да-да, пускай мы и умрем. Ну ладно, на сегодня довольно загадочных речей: пора спать. Но я скажу вам еще одну вещь, попроще, и это вы сможете понять и признать истиной. — Он выжидающе посмотрел на нее, и она выразительно проговорила: — Вкуснее рыбы я в Зерае не ела. Поймайте еще!
46. Кайнат
Открыв глаза следующим утром, Кельдерек сразу понял, что разбудил его какой-то необычный звук. С минуту он лежал неподвижно, словно в засаде на зверя, и прислушивался. Потом вдруг звук повторился, да так близко, что он вздрогнул. Это был крик кайната — две протяжные флейтовые ноты, вторая тоном выше первой, а потом стрекочущая трель, короткая и отрывистая. В мгновение ока Кельдерек перенесся в далекое прошлое, на Ортельгу: увидел дрожащие отблески Тельтеарны на стенах хижины, почуял запах древесного дыма, услышал насвистывание своего отца, точащего нож о камень. Красивая пурпурно-золотая птица прилетала на Тельтеарну весной, но надолго задерживалась редко, обычно продолжала путь дальше на север. На нее, несмотря на великолепное оперение, никогда не охотились: убийство кайната предвещало несчастье и беду, поскольку он приносил с собой лето и даровал благословение, сообщая всем добрую весть криком «Кайна-а-ат! Кайна-а-ат! Тр-р-р-рак!» («Кайнат! Кайнат извещает!»). Постоянный герой народных песен и преданий, он около месяца радовал слух ортельгийцев, всеми благословляемый, а потом улетал дальше на север, оставляя после себя, как щедрый дар, самое лучшее время года. Закусив губу, Кельдерек подкрался к окну, бесшумно поднял крепкий засов, чуть приоткрыл ставню и выглянул в щель.