Шардик
Шрифт:
— Бекланцы, делегаты от провинций и ортельгийцы! Всех вас, собравшихся сегодня здесь, в северном холоде и тумане, чтобы увидеть мою смерть, я благодарю за согласие выслушать меня. Однако, когда с вами говорит покойник, не пытайтесь услышать ничего сверх простых и внятных слов.
В этот момент Шардик опять подошел к решетке и вскинулся на задние лапы прямо за Эллеротом, пристально глядя в зал. Огонь жаровни отбрасывал на косматую шкуру янтарные отблески, и казалось, будто Эллерот стоит на фоне громадного, тускло освещенного дверного проема в форме медведя. Несколько солдат испуганно оглянулись, и офицер негромко призвал их к порядку, но Эллерот не обратил внимания ни на них, ни на зверя.
— Я знаю, что многие из собравшихся здесь без колебаний признались бы в дружбе со мной, если бы не понимали, что этим мне не помочь. Но боюсь, многим из вас горько, а иным даже стыдно видеть меня,
— Тихо! — крикнул Кельдерек, перекрывая ропот и гул, прокатившийся по толпе. — Довольно об этом, господин Эллерот, иначе мне придется лишить вас слова.
— Что слова, что жизни лишать вы горазды, — ответил Эллерот. — Коли тебе интересно, медвежий маг, спроси жителей Гельта. Или тех спроси, кто помнит честного и порядочного человека Гел-Этлина и его солдат. А можешь далеко не ходить и спросить плотников, что строили виселицы для детей на склоне Крэндора. Они скажут тебе, с какой готовностью твои ортельгийцы убивают людей, хотя бы и детей малых. Тем не менее больше об этом я говорить не буду, ибо уже сказал на сей счет что хотел и слова мои были услышаны, а я перед смертью должен сказать еще одну вещь. Она касается только моего дома, моей семьи и древнего саркидского рода, главой которого я скоро перестану быть. Поэтому говорить я буду на своем родном наречии — но недолго, не беспокойтесь. Тех, кто не понимает моего языка, я прошу проявить терпение. Тех, кто меня поймет, я прошу о помощи. Сколь ни мала такая вероятность, но вдруг где-нибудь, как-нибудь одному из вас выпадет случай помочь мне после моей смерти и утешить горе, чернее которого никогда еще не омрачало отцовского сердца и не повергало в скорбь старинное благородное семейство. Многим из вас приведется услышать погребальную песнь под названием «Слезы Саркида». Тогда вы и рассудите, не по мне ли проливаются они, как в давнем прошлом проливались по владыке Депариоту.
Когда Эллерот заговорил на йельдашейском, Кельдерек спросил себя, многие ли из присутствующих его понимают. Зря он разрешил ему обратиться к толпе. Однако в Бекле право последнего слова всегда давалось аристократам, приговоренным к смерти, и отказать в нем Эллероту означало бы изрядно подпортить впечатление от милосердной казни. «Как бы я ни обставил дело, — с горечью подумал Кельдерек, — Эллерот со своим самообладанием и аристократической уверенностью в себе в любом случае вызвал бы всеобщее восхищение и сумел бы выставить ортельгийцев жестокими дикарями».
Внезапно его внимание привлекли новые интонации в голосе Эллерота. Подняв глаза, он поразился перемене, происшедшей в облике этого гордого, изнуренного человека. Подавшись вперед и с мольбой переводя взгляд с одного лица на другое, Эллерот говорил страстным, настойчивым тоном. Изумленный Кельдерек заметил слезы у него в глазах. Бан Саркида плакал — но явно не о своей печальной участи, ибо в толпе там и сям раздавались приглушенные голоса, произносящие слова сочувствия и поддержки. Кельдерек нахмурился, призывая на помощь все свои скудные познания в йельдашейском.
«…такие же страдания, какие терпят многие простые люди… — разобрал он, но следующих нескольких фраз не понял, как ни старался. — …Жестокость к невинным и беспомощным… долгие бесплодные поиски… спустя время он осознал… наследник великого рода… — а потом, с подавленным рыданием: — …гнусная, позорная ортельгийская работорговля».
Гул в зале усилился, и Кельдерек увидел, как начальник стражи Мальтрит, стоящий справа от него, положил руку на рукоять меча и беспокойно зыркнул по сторонам. Встретившись с ним взглядом, он быстро кивнул и сделал знак рукой, Мальтрит схватил копье, громко постучал древком по полу и гаркнул: «Тихо! Тихо!» Кельдерек заставил себя посмотреть в глаза Эллероту:
— Вам придется закончить, господин. Мы проявили к вам великодушие. Я прошу в ответ проявить сдержанность и мужество.
Несколько мгновений Эллерот молчал, словно приходя в себя после пылкой речи, и Кельдерек видел, как на землистом лице вновь проступает выражение, свидетельствующее об отчаянной борьбе со страхом. Потом — голосом, в котором истерические нотки странным образом смешивались с язвительно-презрительными, — Эллерот заговорил на бекланском:
— Сдержанность и мужество? Мой дорогой речной знахарь, боюсь, мне недостает и первого и второго — как и тебе. Но у меня, по крайней мере, есть одно преимущество: мой путь закончен. А тебе еще шагать и шагать, и страшно долгим будет твой путь. Ты даже не представляешь, как далеко тебе придется зайти. Помнишь, как ты снялся со своего острова, страстно возжелав задать всем жару? Сначала явился в Гельт — гельтцы тебя хорошо помнят, — а потом двинулся дальше. Дошел до Предгорья и устроил бойню в сумерках под дождем. А потом твои громилы вдребезги разбили Тамарриковые ворота — ты хоть помнишь, как они выглядели? А потом, само собой, ты затеял войну с людьми, испытывавшими совершенно безотчетную неприязнь к тебе. Ох и долгий же то был путь! Слава богу, я теперь обрету покой. Но ты не обрящешь покоя, мой дорогой островной колдун. О нет, и не надейся даже! Небо потемнеет, польется холодный дождь, застилая глаза, и уже не отыщешь ты правильного пути, даже если захочешь. И останешься ты совсем один. Но ни остановиться не сможешь, ни повернуть вспять. Будут призраки в темноте и бесплотные голоса, исполняться начнут страшные пророчества, и лица мертвых будут повсюду, куда ни глянешь. Последний мост разрушится за твоей спиной, погаснут последние огни, а вслед за ними и солнце, и луна, и звезды, но ты будешь идти все дальше и дальше. Ты придешь в края более горестные и безотрадные, чем возможно помыслить; в юдоль скорби и страданий, всецело порожденных мерзким суеверием, которое ты сам и насаждал с таким усердием. Но и там твой путь не закончится.
Кельдерек неподвижно смотрел на Эллерота, потрясенный страстной убежденностью его речей. Дурное предчувствие вернулось, более явственное, более отчетливое: ощущение одиночества, опасности, неотвратимой катастрофы.
— От одной этой мысли мороз по спине пробирает. — Эллерот передернул плечами, с усилием подавляя дрожь. — Пожалуй, мне следует согреться немного, прежде чем парень с резаком прервет эти дивные минуты беспечного веселья.
Он быстро повернулся кругом и в два шага оказался у жаровни. Мальтрит шагнул вперед, не понимая намерений смертника, но готовый предотвратить любое неположенное или отчаянное действие. Однако Эллерот просто улыбнулся и покачал головой с таким непринужденным и любезным видом, будто отвергал заигрывания самой Гидрасты. А когда Мальтрит отступил назад, инстинктивно подчиняясь спокойному изъявлению властной воли, Эллерот медленно запустил левую руку в жаровню и вытащил горящий уголь. Словно предлагая полюбоваться великолепным драгоценным камнем или изящной хрустальной вещицей, он поднял уголь повыше и снова посмотрел на Кельдерека. Лицо его, искаженное дикой болью, скривилось в жуткое карикатурное подобие жизнерадостной улыбки, а когда он заговорил, слова звучали смазанно — нелепое мычание, пародия на человеческую речь, но достаточно внятная, чтоб разобрать. По лбу у него струился пот, все тело сотрясалось от невыносимой муки, но он по-прежнему держал уголь в поднятой руке и судорожно гримасничал, изображая непринужденную веселость.
— Смотри… медвежий король… ты держишь горящий уголь… — (Кельдерек чувствовал запах горелого мяса и видел, как чернеют пальцы, по всей вероятности уже прожженные до кости, однако, пригвожденный взглядом страшных белых глаз, продолжал стоять столбом.) — Долго ли ты сможешь идти с ним?.. Сожжет… обездвижит болью… пылающий огонь…
— Остановите его! — крикнул Кельдерек Мальтриту.
Эллерот отвесил поклон:
— Нет необходимости… не утруждайтесь. Совсем не больно… — Он пошатнулся, но тотчас восстановил равновесие. — Пустяк… по сравнению с болью… которую ортельгийцы причиняли иным из нас, уж поверьте. Ладно, не будем тянуть время.
С беззаботным видом он бросил уголь за спину, подкинув повыше, помахал рукой зрителям, широким шагом подошел к лавке и опустился на колени. Уголь, полыхнувший ярче в полете, по крутой дуге перелетел через решетку и упал в солому неподалеку от Шардика. Через считаные секунды среди сухих листьев травы появился крохотный огненный цветок — прозрачные лепестки пламени, сначала неподвижные, как бородатые мхи на деревьях в болотах. Потом они начали вытягиваться вверх, над ними поднялись струи дыма, смешиваясь с дымом жаровни, плавающим в туманном воздухе, а секунду спустя огонь с треском побежал по соломе.