Шардик
Шрифт:
Кельдерек двинулся на юг, решив какое-то время идти вдоль речки и повернуть на восток, только когда деревня останется далеко позади. Вскоре шаг его замедлился, стал менее решительным. Примерно через тысячу шагов он остановился, хмуря брови в напряженном раздумье. Теперь, когда он и впрямь покинул Шардика, ситуация начала представляться в ином, пугающем свете. Последствия возвращения в Беклу непредсказуемы. Его королевское звание и власть были неотделимы от Шардика. Если он доставил Шардика на поле битвы в Предгорье, то Шардик возвел его на престол Беклы и удерживал там. Более того, удача и сила ортельгийцев напрямую зависели от Шардика и от странной способности самого Кельдерека подходить к медведю и стоять перед ним, оставаясь целым и невредимым. Может ли он без опасения вернуться в Беклу с сообщением, что бросил раненого Шардика и теперь не знает, где тот, да и жив ли он вообще? В нынешней
Через час Кельдерек вернулся обратно к мосту и пошел вверх по течению реки к северной окраине леса. Следов он нигде не обнаружил, а потому спрятался в зарослях и стал ждать. Только далеко за полдень Шардик вновь показался и продолжил свой медленный путь — теперь, вероятно, воодушевленный запахом гор, приносимым северо-западным ветром.
36. Шардик потерян
К полудню следующего дня Кельдерек был на грани полного истощения. Голод, смертельная усталость, недосыпание источили тело, как жук истачивает кровлю, ржавчина — железную цистерну или страх — сердце солдата: отнимая все больше и больше, оставляя все меньше и меньше прочности, чтобы противостоять действию земного притяжения, ненастья, опасности и страха. Когда же и как наступает предел? Возможно, какой-нибудь инженер, прибывший наконец с инспекцией, с удивлением обнаруживает, что может проткнуть пальцем исщербленные, бумажно тонкие листы железа. Возможно, злая шутка товарища или метательный снаряд противника, пролетевший совсем рядом, вдруг заставляет того, кто еще вчера был достойным солдатом, зарываться лицом в ладони, рыдая и лепеча, что малое дитя; точно так же гнилые обрешетины и стропила, изъеденные древоточцем, в конце концов превращаются в щепки и труху. Зачастую никаких событий, ускоряющих катастрофу, не происходит, и медленное разрушение — водяной цистерны в пустыне или морального духа удаленного малочисленного гарнизона — продолжается само собой до тех пор, пока не остается уже ничего подлежащего восстановлению. Короля Беклы больше не существовало, но ортельгийский охотник еще не понял этого.
Шардик достиг предгорий вскоре после рассвета. Местность здесь была дикая и пустынная, и чем дальше Кельдерек шел, тем труднопроходимее она становилась. Он поднимался все выше, пробираясь через густые заросли деревьев или между нагромождениями валунов, где часто видимость впереди ограничивалась двадцатью-тридцатью шагами. Иногда, движимый безотчетной уверенностью, что именно этим путем проследовал медведь, Кельдерек выходил на открытые участки склонов — для того лишь, чтобы спешно спрятаться в каком-нибудь ненадежном укрытии, когда Шардик, тяжело хромая, выбредал из леса позади него. И почти каждый раз в таких случаях он мог лишиться жизни. Однако в Шардике произошла перемена — перемена, которая с течением часов становилась все очевиднее для Кельдерека, к чьим страданиям прибавилось сначала чувство острой жалости, а потом и настоящий страх, что же будет дальше.
Подобно тому как в великолепном особняке знатного семейства, где некогда по вечерам десятки окон сияли огнями, к парадным дверям подъезжали экипажи с родственниками и друзьями и все вокруг свидетельствовало о богатстве и власти, но где ныне медленно угасает сокрушенный горем овдовевший вельможа, чей единственный сын погиб на войне, и в темных комнатах горят лишь несколько свечей, зажженных в сумерках дряхлым слугой, уже не способным ни на какую другую работу по дому, — так же и в Шардике теперь еле мерцали остатки силы и ярости, дающие лишь бледное представление о былой свирепой мощи. Конечно, никакое нападение громадному медведю не грозило — кто отважился бы напасть на него? — но у него уже едва хватало сил самому прокормиться, во всяком случае, так казалось. Один раз, наткнувшись на свежий труп волка, он предпринял жалкую попытку его съесть. Кельдереку показалось, будто у зверя ослабло зрение, и немного погодя он начал этим пользоваться, следуя за ним ближе, чем он сам или самая проворная из девушек осмеливались в прежние дни на Ортельге. Близость к Шардику придавала ему сил, хотя надежда встретить в горной глуши кого-нибудь, кто сможет помочь или доставить в Беклу сообщение, неуклонно таяла.
Во второй половине дня они достигли крутосклонной долины на могучем хребте, тянущемся на восток над лесами, и по ней продолжили своей медленный таинственный путь. В какой-то момент, очнувшись ото сна наяву, в котором боль представлялась роем мух, облепивших тело, Кельдерек увидел прямо перед собой на фоне неба медведя, пристально смотрящего с высокой скалы на Бекланскую равнину далеко внизу. Исполинский зверь неестественно горбился, а когда наконец двинулся с места, весь скособочился и тяжело припадал на одну переднюю лапу. Однако, когда Кельдерек сам взобрался на скалу, Шардик уже переходил через широкий уступ горы внизу, на прежнем расстоянии от своего преследователя.
Спустившись к подножию хребта, Кельдерек оказался на каменистой пустоши, окаймленной вдали густым лесом. Шардика нигде видно не было.
Именно здесь, в меркнущем свете дня, Кельдерека покинули последние силы, как физические, так и умственные. Он попробовал отыскать медвежьи следы, но сначала бестолково ходил кругами, не помня, где уже смотрел, а где нет, а немного погодя и вовсе забыл, что ищет. Наткнувшись на крохотное озерцо, он напился, потом опустил горящие ноги в воду, чтоб охладить, и вскрикнул от острой, жгучей боли. Он нашел узкую тропу, не шире кроличьей, и пополз по ней на четвереньках, бормоча «Возьми мою жизнь, владыка Шардик», хотя значение этих слов никак не мог вспомнить. Когда попытался встать, в глазах у него помутилось и в ушах зашумело — такой шум, будто где-то рядом вода бежит.
Тропинка привела в сухое ущелье, и здесь Кельдерек долго сидел, привалившись спиной к дереву и тупо уставившись на скалу напротив, где когда-то давно молния оставила черный след в виде сломанного копья.
До другого конца ущелья он дополз уже в глубоких сумерках. С полным упадком физических сил (встать и идти Кельдерек не мог) пришло ощущение, будто он превратился в существо, полностью лишенное воли: пассивное, как дерево на ветру или водоросль в потоке воды. Последнее, что он запомнил, — как лежит пластом на земле, дрожа всем телом и судорожно цепляясь за траву в попытке подтянуться еще немного вперед.
Когда Кельдерек проснулся, стояла глубокая ночь, луну заволакивали облака, и вокруг него широко простиралась глухая дикая местность, окутанная мраком. Он сел, закашлялся и тотчас зажал рот, отчасти опасаясь привлечь шумом какого-нибудь хищника, но главным образом испугавшись пустынной ночной тьмы и своего нового, леденящего душу одиночества. Следуя за Шардиком, он боялся только самого Шардика, и ничего больше. Теперь Шардик пропал неведомо куда; и подобно тому как солдаты, потерявшие сурового и требовательного командира, которого все уважали и боялись, хлопотливо суетятся, с показным усердием выполняя разные незначительные или бессмысленные обязанности в тщетных попытках отвлечься от мысли, что они остались без того, кто всегда стоял между ними и врагом, — так же и Кельдерек сейчас старательно растирал замерзшие ноги и кашлял в согнутую руку, словно сосредоточенность на неприятных телесных ощущениях могла помочь отрешиться от зловещей тишины, гнетущей темноты и тревожного впечатления чьего-то грозного присутствия совсем рядом, на периферии зрения.
Внезапно он встрепенулся, затаил дыхание и повернул голову, недоверчиво прислушиваясь. Действительно ли откуда-то издалека донеслись человеческие голоса, или померещилось? Нет, ни звука вокруг. Кельдерек встал и обнаружил, что теперь может идти, пускай каждый шаг дается с болью. Но в какую сторону ему идти и с какой целью? На юг, к Бекле? Или лучше укрыться где-нибудь и дождаться рассвета в надежде снова выследить Шардика?
Потом вдруг Кельдерек опять, буквально на мгновение, услышал далекий шум голосов. Уже в следующий миг вновь воцарилась полная тишина, но оно и понятно: звуки раздавались где-то очень далеко и, вполне возможно, ушей его достиг лишь один, самый громкий выкрик. Насколько он мог судить (если расстояние и общая усталость не искажали восприятия), голосов было много. Может, шум доносится из какой-то деревни, где проводится религиозное празднество или народное гулянье? Нигде окрест Кельдерек не видел ни огонька, как ни всматривался. Он даже не понимал толком, с какой стороны долетели звуки. Однако при мысли о крове, пище и ночлеге среди себе подобных, о безопасности и спасении от страшного одиночества он торопливо зашагал — вернее, заковылял — сначала в одну сторону, потом в другую, потом в третью и так метался, пока не осознал всей глупости своего поведения. Тогда он сел и напряженно прислушался.
Наконец, спустя неопределенное время, шум снова докатился до него и угас, подобно волне, сходящей на нет в густых тростниковых зарослях. Такое впечатление, будто где-то очень далеко вдруг открыли дверь, за которой находилось большое скопление людей, и тотчас же захлопнули. Однако то были звуки не ритуального песнопения и не разгульного праздника, а скорее какого-то массового беспорядка: мятежа или тревожной сумятицы. Само по себе это не имело для него значения: город, охваченный волнением, все равно остается городом. Но откуда здесь взяться городу? Где вообще он находится и может ли рассчитывать, что ему окажут помощь, когда узнают, кто он такой?