Шарло Бантар
Шрифт:
Кламара не смутил суровый взгляд Мадлен:
— Мадемуазель, вы слишком строги и забываете, что у меня нет нужных материалов и людей… Я уже докладывал гражданину Капоралю, и он вполне со мной согласен…
— Не знаю, о чём вы докладывали Капоралю, — перебила его Мадлен, — но за людьми у нас остановки не бывает. Что касается материалов…
— Осмелюсь сказать, мадемуазель, ваши люди не идут ко мне работать, а наёмных рабочих трудно найти…
— Мне всё ясно! — резко прервала его Мадлен. — Гражданин Кламар, вы свободны. Нам ваши услуги не нужны. Вам больше подходит строить триумфальную арку для встречи версальцев, нежели баррикады для защиты от них!
— Я буду жаловаться гражданину Бантару, — пробормотал Кламар и отошёл в сторону.
Мадлен была возмущена. Её пальцы нервно сжимали висевший у пояса револьвер.
— Мадлен, дорогая, ты неправа! — Люсьен ласково взял её под руку. — Кламар ещё может нам пригодиться, а ты вооружаешь его против нас. Таким путём мы от него ничего не добьёмся.
— Заставить этих негодяев работать может только одно средство, — вспыхнула Мадлен: — вот это! — И она многозначительно указала на револьвер.
— Успокойся! Ты смотришь так сердито, как будто хочешь испепелить и меня заодно с этим Кламаром, — пошутил Люсьен, но в его шутке не было весёлости.
Мадлен, напротив, рассмеялась вдруг совершенно искренне. От недавнего гнева не осталось и следа, когда она сказала, обращаясь к Люсьену:
— Ты не знаешь, как он меня обозлил! Ещё минута, и я, кажется, пустила бы в ход оружие. Да и ты хорош! Не видишь разве, что он преднамеренно срывает работу?
— Ну, уж это ты хватила через край! Требуешь от старика Кламара, чтобы он работал с таким же пылом и рвением, как ты сама.
— Пыла я от него и не требую, но без рвения в эти дни работают только люди, равнодушные к нашему делу, а это значит — враждебные Коммуне. Удивляюсь, как ты сам этого не понимаешь!
Она взглянула прямо в глаза Люсьену, как бы стараясь в них что-то прочесть.
Люсьен отвёл взгляд и смущённо пробормотал:
— К несчастью, многие сейчас приуныли… Знаешь, Мадлен, положение наше совсем не так весело, как пытается изобразить Бантар. Уже и Монмартр едва держится. Не сегодня-завтра там будут версальцы, и тогда у нас не останется никаких шансов на победу. А Жозеф балагурит, распевает песенки и уверяет, что «всё обойдётся»!
— Куда девалось твоё мужество, Люсьен? Как ты можешь упрекать Бантара? Он поёт и балагурит… Но он ещё и организует, работает, борется. Ведь это прекрасно! Он поднимает дух бойцов. И все идут за ним без оглядки.
— Но я возражаю против бессмысленной гибели. Когда наши покидали полуразрушенный бастион, нашлись безумцы, не пожелавшие уйти за городские ворота. Делеклюз никогда не щадил себя в революционных схватках, и то он нашёл это бесполезным и приказал батальону отойти в город.
— Военный делегат пошёл на это лишь для того, чтобы перенести борьбу на улицы и защищать их до последней возможности… И потом, не ослышалась ли я: кого ты называешь безумцем? Не того ли, кто не щадит жизни для защиты свободы?
— Мадлен! Неужели ты меня не понимаешь и усомнилась во мне! — воскликнул Люсьен, спохватившись. — Тебе не придётся за меня стыдиться… Я не пожалею жизни для республики… Единственное, что меня страшит, — это потерять тебя!.. Моя любовь…
— Если любовь превращает тебя в труса, мне она противна! — нетерпеливо перебила Мадлен.
Люсьен понял, что зашёл слишком далеко. Схватив Мадлен за руку, он сказал с жаром:
— Не придавай серьёзного значения минутной слабости, умоляю тебя, дорогая! Старайся быть всегда ближе ко мне…
Мадлен тревожно смотрела на своего друга:
— Такие минуты малодушия стали у тебя повторяться всё чаще… Это меня очень тревожит, Люсьен!
Она медленно направилась к строителям баррикады.
Кламар подождал, пока Мадлен удалилась, затем приблизился к Люсьену, почтительно приподнял шляпу и тихо, почти шёпотом произнёс:
— Извините, что побеспокоил вас, но я не знаю, кого слушать, что делать…
— Повиноваться гражданке Рок, — сухо и громко ответил Люсьен, потом добавил тихо: — От вас, Кламар, я никак не ожидал такой неосторожности. Неужели вы не понимаете, что ваше противодействие распознаёт и малый ребёнок? Конечно, теперь вам не остаётся ничего другого, как уйти…
Люсьен поторопился оставить Кламара и отойти в сторону, заслышав знакомый голос юной цветочницы.
— Фиалки, всего два су! Лесные душистые фиалки, всего два су! — прозвучал за стеной баррикады звонкий голос Мари, а вскоре показалась и она сама с корзинкой цветов.
Навстречу девочке дружным шагом, нога в ногу, плечо к плечу, шёл отряд федератов. Это была молодёжь Парижа, его цвет. Старшему было на вид едва ли двадцать два года.
Один из юношей поравнялся с Мари и крикнул:
— Дай мне фиалок, малютка! Под огнём версальских снарядов они будут напоминать мне о твоих глазах.
Пытаясь шагать в ногу с отрядом, смущённая Мари протянула букетик федерату.
Юноша полез в карман за мелочью.
Мари заколебалась:
— Нет-нет, не надо… — И уже совсем решительно добавила: — Раз вы идёте в бой, я не возьму с вас денег.
Слова девочки вызвали одобрительные возгласы федератов.
— Браво! Вот это по-нашему! — воскликнул с удовлетворением федерат, получивший цветы. Он воткнул их в дуло своего ружья и, высоко подняв его, послал девочке привет свободной рукой.
Поднимая пыль, отряд исчез из виду.
Приблизившись к баррикаде, Мари увидела Кри-Кри и окликнула его.
Кри-Кри стоял, скрытый по пояс в вырытой яме. Мари наклонилась и, опасаясь, как бы кто не услышал её слова, тихо произнесла:
— Шарло, мадам Дидье беснуется. Она грозит выгнать тебя из кафе.
— Ну и пусть беснуется! — Кри-Кри ухарски сдвинул кепи на затылок. — Очень она мне нужна! Если меня завтра убьют на баррикаде, она и тогда не перестанет ворчать: «Где Кри-Кри? Почему его нет на работе!»