Шарлотта Корде
Шрифт:
Председатель: Как вы можете называть Марата чудовищем, если он впустил вас исключительно из человеколюбия, потому что вы написали ему, что вы несчастны?
Корде: Неважно, что он поступил со мной по-человечески, по отношению к другим он был настоящим чудовищем.
Председатель: Вы считаете, что убили всех Маратов?
Корде: С одним покончено, а другие, быть может, устрашатся.
«Я убила одного человека, чтобы спасти сто тысяч». Эти слова Шарлотты напоминали постоянный рефрен Марата: «Лучше пролить несколько капель крови, чтобы помешать пролиться морям крови», «Надо потребовать пятьсот преступных голов, чтобы сохранить пятьсот тысяч невиновных». Только Шарлотта была готова взять всего одну жизнь, отдав взамен свою, а Марат предлагал французам залить кровью всю страну. «Другие, быть может, устрашатся». Как, наверное, тяжело ей было произнести это «быть может»! Ведь слова эти означали, что ее убежденность в том, что теперь все будет
Потом обвинитель Фукье-Тенвиль зачитал оба письма Шарлотты, написанные ею в тюрьме, — отцу и Барбару.
Письмо Барбару:
«В тюрьме аббатства, в камере, где прежде был заключен Бриссо, на другой день после первого шага к восстановлению мира во Франции.
Гражданин, Вы изъявили желание услышать подробный рассказ о моем путешествии, и я не пропущу ничего <…> [79] .
Поверите ли? Фоше в тюрьме как мой сообщник, Фоше, который даже не знал о моем существовании! Но они никак не могут примириться с тем, что придется принести в жертву призраку великого человека всего лишь одну женщину. О, люди, простите! Имя Марата позорит людской род: это был дикий зверь, намеревавшийся ввергнуть всю страну в огонь гражданской войны. Теперь да здравствует мир! Благодарение небу, он не был французом.
79
Рассказ Шарлотты Корде о поездке из Кана в Париж и строки, относящиеся к Деперре, см. выше.
В первый раз меня допрашивали четверо. Шабо походил на безумца. Лежандр утверждал, что утром я приходила к нему, хотя я даже не знала о его существовании; он слишком ничтожен, чтобы претендовать на звание тирана, а я не собиралась наказывать всех. Все, кто видел меня в первый раз, почему-то считали, что знают меня уже давно. Мне кажется, они напечатали последние слова Марата, но я сомневаюсь, что он их произнес [80] . Но вот его последние слова, которые он сказал мне. Записав все Ваши имена, а также имена тех, кто входил в состав администрации Кальвадоса, расположившейся в Эвре, он, чтобы утешить меня, сказал, что "через несколько дней он велит Вас всех гильотинировать в Париже" и он для этого сделает все. Этот ответ решил его участь. Если департамент вздумает поставить бюст Марата вместо бюста Сен-Фаржо, они вполне могут изобразить эти слова золотыми буквами.
80
Дюлор приводит текст записки, якобы написанной Маратом в ванне после смертельного удара кинжалом авантюристу Гузману. Но, скорее всего, записка составлена дня за два-три до гибели Марата, свидетельствуя о том, что Друг народа предчувствовал свою скорую смерть: «Друг мой, эти негодяи не захотели, чтобы я упокоился у Вас на руках; я ухожу, утешаясь тем, что память обо мне навсегда останется в Вашем сердце. Пусть этот маленький, хотя и скорбный, подарок будет напоминать Вам об одном из ваших лучших друзей; примите его на память обо мне; Ваш до последнего вздоха. Марат».
Не стану ничего говорить Вам о великом событии, о нем Вам расскажут газеты. Признаюсь, что на мое окончательное решение повлияло мужество, с которым в воскресенье 7 июля записывались наши волонтеры; Вы помните, в каком я была восторге. В тот день я дала себя обещание заставить Петиона раскаяться за те подозрения, которые он высказал по поводу моих чувств. "Не правда ли, вам вряд ли понравится, если они не выступят в поход?" — сказал он мне.
Я решила, что Марат не стоит такой чести, чтобы столько храбрых людей шли добывать голову одного человека, рискуя промахнуться, и своей смертью навлечь погибель на многих достойных граждан: для него достаточно руки женщины.
Признаюсь, мне пришлось пойти на хитрость, чтобы он меня принял. Но в таких условиях все средства хороши. Уезжая из Кана, я надеялась, что смогу уничтожить его на вершине Горы, но он больше не ходил в Конвент. К сожалению, я не сохранила ваше письмо, тогда мне было бы легче объяснить всем, что у меня не было сообщников; но время все прояснит. Здесь, в Париже, добрые республиканцы не понимают, как женщина, существо совершенно бесполезное, чья дальнейшая жизнь не имеет никакого смысла, может хладнокровно пожертвовать собой ради спасения отечества. Я думала, что умру сразу; люди мужественные и поистине достойные всяческих похвал оберегли меня от вполне понятной ярости тех несчастных, которых я лишила их кумира. Так как я не утратила хладнокровия, то мне горько было слышать крики некоторых женщин, но тот, кто решил спасти отечество, не станет считаться с ценой. Ах, как мне хочется, чтобы теперь в отечестве нашем восстановился мир! Великий преступник повержен, но без этого мы бы никогда не добились
Я уверена, что они будут допрашивать моего отца, у которого и без них будет повод для печали. В прошлый раз я ему написала, что, опасаясь бедствия гражданской войны, я отправляюсь в Англию. Как видите, я намеревалась хранить инкогнито убийцы Марата и не хотела, чтобы парижане сумели быстро узнать мое имя. Гражданин, прошу Вас и Ваших коллег встать на защиту моих родных и друзей, если им станут предъявлять обвинения.
В жизни своей я ненавидела всего лишь одно существо и показала всем, с какой яростью я его ненавидела; но есть еще тысячи существ, которых я люблю гораздо больше, чем ненавидела его. Живое воображение, чувствительное сердце сулили мне жизнь бурную, и я прошу тех, кто станет сожалеть обо мне, не забывать об этом; они будут рады узнать, что я наслаждаюсь покоем в Елисейских Полях вместе с Брутом и другими героями древности. Среди наших современников очень мало настоящих патриотов, умеющих умирать за свое отечество, кругом сплошной эгоизм. Сумеет ли столь жалкий народ создать республику?
В тюрьме меня устроили хорошо, сторожа мои прекрасные люди, какие только могут быть: а чтобы мне не было скучно, ко мне приставили жандармов. В течение дня это даже хорошо, а вот ночью очень плохо. Я подала жалобу на такую непристойность, но комитет не счел нужным ответить на нее; мне кажется, это придумка Шабо: только у капуцина могли возникнуть подобные мысли [81] . Я провожу время, сочиняя песни, и я готова дать слова последнего куплета песни Валади всем, кто захочет получить их. Я обещаю всем парижанам, что мы возьмемся за оружие только для того, чтобы выступить против анархии.
81
«Бюллетень» отмечает, что в этом месте обвиняемая не смогла сдержать смех.
Меня перевели в Консьержери, и господа из суда присяжных пообещали, что отошлют Вам мое письмо, поэтому я продолжаю. Меня долго допрашивали, и я прошу Вас раздобыть отчет об этом допросе, если он будет опубликован. Во время ареста при мне нашли обращение, адресованное друзьям мира; я не могу отослать его Вам и буду просить, чтобы его опубликовали, но, боюсь, напрасно. Вчера вечером мне пришла в голову мысль послать свой портрет в департамент Кальвадос, но Комитет общественного спасения, у которого я испросила дозволения сделать такой портрет, не ответил мне, а теперь уже слишком поздно. Прошу Вас, гражданин, сообщить о моем письме гражданину Бутону, генеральному прокурору-синдику департамента; я не пишу ему по многим причинам; во-первых, потому что не уверена, находится ли он в настоящее время в Эвре; но еще более я боюсь, что, будучи натурой чувствительной, он опечалится, узнав о моей смерти. Однако я считаю его добрым гражданином, а потому надежда на скорый мир должна утешить его; мне известно, как он жаждет этого мира, и надеюсь, приблизив его, я исполнила его желание. Если кто-нибудь из друзей также захочет ознакомиться с этим письмом, прошу Вас, никому не отказывайте. Мне нужен защитник, таковы правила, и я выбрала его среди монтаньяров, это Гюстав Дульсе-Понте кулан. Мне кажется, он откажется от этой чести, но, надеюсь, мой выбор неприятностей ему не доставит. Я даже думала попросить Робеспьера или Шабо. Я буду просить распорядиться оставшимися у меня деньгами, и если мне позволят, отдам их в пользу женщин и детей тех отважных жителей города Кана, которые отправились освобождать Париж.
Удивительно, что народ позволил перевезти меня из тюрьмы аббатства в Консьержери, это еще одно доказательство его умеренности; скажите об этом нашим добрым жителям Кана, они иногда позволяют себе небольшие восстания, от которых их не так-то просто удержать. Мне вынесут приговор завтра, в восемь утра, и возможно, уже в полдень, говоря языком римлян, обо мне уже можно будет сказать: "она жила". Напомним еще раз об отваге жителей Кальвадоса, ибо даже женщины этого края способны на героические поступки. А в остальном мне неизвестно, как пройдут мои последние минуты; однако конец венчает дело. Мне незачем прикидываться равнодушной, судьба моя мне ясна, но до сих пор у меня нет ни малейшего страха перед смертью. Я всегда ценила свою жизнь только за ту пользу, которую она должна принести.
Надеюсь, что Деперре и Фоше завтра отпустят на свободу. Они утверждают, что епископ провел меня в Конвент и отвел на трибуну для зрителей. Но зачем бы ему идти на трибуны вместе с женщиной? Он депутат, и ему не место на зрительской трибуне; он епископ, а значит, ему не след появляться с женщиной. Таким образом, это явно ошибка. Деперре также не в чем себя упрекнуть.
Марат не попадет в Пантеон, хотя он это заслужил. Поручаю Вам собрать брошюрки с речами, которые произнесут над его могилой.