Шато де Ригоберт
Шрифт:
– Как скот? – поинтересовался он у братьев.
– Разместили, – коротко отвечал Бергфинн. – Только покормить надо. Гисли, куда ты те тюки бросил?
Великан Гисли хрюкнул, растерянно осмотрелся и указал на два мешка возле стола.
– Там вроде, – буркнул он. – Ладно, некогда мне лясы точить. Я погреба отыскал, пойду, снесу запасы, а то стухнут.
– А вино-то было? – не отрываясь от запятнанной стали, с ехидной улыбкой сказал Блакари. – Я слышал, в замках всегда вино по подвалам прячут. Все же веселее сидеть будет, да и ночь холодная грядет, кожей чую.
– Вино? – задумавшись, переспросил Гисли. – Да, было вино. Я принесу.
– Давай с тобой схожу, тоска здесь смертная, – поднялся Офрид.
– Нет, нет, ничего, я принесу, – затараторил Гисли и был таков.
Дружинники удивленно переглянулись. Странно себя повел Гисли Толстый, точно утаивал чего-то. Да и не горланил пьяные песни, как бывало, стоило ему отыскать пиво иль еще какое пойло. Офрид постоял, решая: идти за Гисли или нет. В итоге остался в зале – так ведь и вахту прохлопать можно. Бергфинн принялся разжигать большой камин, на котором виднелся барельеф лица, обколовшийся настолько, что сложно было разобрать, женщина там изображена, мужчина ль или вообще незнакомая тварь. На растопку пошла сломанная мебель, валяющаяся там и тут без порядка. Обломки специально отложили Офрид и Блакари на просушку, подоспело время их жечь.
Ульв потихоньку засуетился. На улице стемнело, а он все не мог заставить себя выйти из замка, будто неведомая сила держала. Но скот не кормлен, а на утро и франки, глядишь, пожалуют. Тогда из-за робости одного воина весь отряд останется без запасов. «Не гоже викингу темноты бояться!» – порешил он.
– Пойду, пожалуй, – объявил Ульв, отодвигая засов. Прихватил с собой четыре пустых мешка – два вернул его брат, сбегавший в хлев после разведения огня, два опустели, когда из них вытащили еду и питье.
– Куда это? – строго нахмурился Офрид. По стати он не уступал родичу своему, Ярдару, и уважением в дружине пользовался не меньшим.
– Травы накошу, – нехотя отозвался Ульв. – Раньше запасемся – лишних хлопот в дальнейшем избежим. Я скоро, пива мне приберегите.
Дверь захлопнулась за ним сама, втянув в зал клубы тумана и продирающий до костей холод.
* * *
Ворота замкнулись сразу, как Ульв вытолкал лодку на узкую кромку травы. Сразу за ней замерло болото, в ночи похожее на поляну в лесу. Так вот не разберешь, ступишь и поминай, как звали. Ульв Олавсон не даром попал в число избранных ярла, он был могуч, горяч и вынослив. Управиться с лодкой в одиночку для него легче легкого. Что там лодка, в родном хуторе он выше всех лазал по горам и дальше заплывал в море в самые лютые морозы. А в первый поход отправился в четырнадцать лет, прикинувшись перед хевдингом проходившего стороной корабля восемнадцатилетним.
Лодка вязко хлюпнула, погружаясь в зеленую воду. К ночи та словно стала гуще. Луна не отражалась в воде, лишь распласталась масляным пятном. Всюду клубился белый туман, тянущийся с реки. В ночи ухал филин, откуда, было не разобрать. Да и ближайший лес из замка виделся тонкой шершавой черточкой, подведенной на горизонте. Ульв влез в лодку и опустил весла. Провернуть их оказалось серьезной задачей. Они увязли в болоте, хотя днем ничего подобного не происходило. Норманну почудилось, будто кто-то хватает весла снизу. Осознавая абсурдность этого предположения, он все же решил глянуть за борт. Рука сама собою ухватилась за рукоять меча с широким навершием, изображающим Торов Мьельнир.
Качнувшись в лодке, Ульв глянул в воду. Она была похожа на кожу жабы – зеленая с черными пятнами. Местами проступали долго держащиеся пузыри, точно гнойные прыщи. Вонь только крепла, Ульву пришлось зажимать нос, чтобы хоть минуту смотреть в тухлую воду. Тишь да гладь, никаких признаков жизни. Да и что может жить в этой мути? Старик про рыб говорил, видать, большие они тут. Для верности решил глянуть с другого борта. И увидел сквозь зеленую пленку лицо. Черное, с впалыми скулами, глаза на выкате, борода торчит клочьями. От неожиданности Ульв повалился на дно лодки, извлекая меч из ножен, но ничего не последовало. Отдышавшись и набравшись смелости, он снова глянул за борт. В еще секунду назад непроглядной жиже подрагивало отражение Ульва, четкое, как в зеркале, да плавал клок бурых водорослей.
– Один всемогущий, – нервно смеясь, потер лоб Ульв. – Надо ж было на самого себя страху нагнать. Замок этот проклятый, что ли, так действует. Хорошо еще в одиночку поплыл, а то точно на смех подняли бы.
Весла пошли шлепать по болоту без натуги, словно причудилось все. На вершине башни успокаивающе горели факелы, мелькали черные тени Дувы и Эгиля. Полная луна всползла над лесами, однако светлее не стало. Ночь из пугающей превратилась в тихую и умиротворяющую. Только силуэт старика рыбака, маячащий в тумане на уровне северной части замка, напоминал о призраках, таящихся во мраке. Неприкаянный бродяга удалился и к моменту, когда лодка уперлась в берег, больше не возникал.
Ступив на хоть и не далекий, но долгожданный берег и погрузившись в высокие заросли десятки лет некошеной, буйнорастущей травы, викинг принялся за дело. Звонко лязгал меч, словно отсекающий головы врагам, подрубая травы и взрезая туман, тускло моргала сталь в лунном свете.
Глава 4
Гисли любил ярла, уважал его воинское мастерство, всегда преданно служил, но его скорые распоряжения выдавили из толстяка пару крепких, возмущенных слов. Только ушли в помещение после нелегкой переправы, а Ярдар не дал ни огонь развести, погреть уставшие ладони, ни выпить, ни поесть. Даже память о недавнем налете на деревню выветрилась, а они и туда же прибыли утомленными и голодными. Впрочем, франки не дремлют. Подхваченные крыльями славной победы, будут преследовать разбежавшихся норманнов в каждой щели, дабы не собрались вместе.
Темная галерея без окон тянулась далеко вперед, а Гисли уже не различал дороги. Под слепо шарящей по стене рукой качнулась ваза на тумбе, затем подвернулся старинный холст. Гисли покорил себя за неосмотрительность: в главной зале-то факела были, а тут поди еще отыщи. Стена, стена, картина, снова стена. Но вот удача улыбнулась викингу. Длинная деревяшка в ладони определенно являлась факелом, на ощупь пакля маслянистая, значит, смола не сгорела. Поругиваясь, Гисли Толстый нащупал в кармане меховой куртки, надетой поверх кольчуги, огниво. Пришлось раскорячиваться, зажимать факел коленями. На третий удар по кремню вылетевшая искра упала на паклю. Темнота, как стая перепуганных волков, разбежалась от яркого, после долгого мрака так просто ослепительного света. Огонь взвыл, вырвавшись на свободу.
Теперь Гисли мог осмотреться. Находился он в длинном коридоре, который прошел на треть. По правую руку тянулась вереница дверей, слева – несколько лестниц вверх и вниз. Под ногами расползался истлевший ковер, стены украшали картины пейзажей Франции и портреты. Лица потускнели, краска слезала. В дрожащем света факела они показались Гисли злыми и словно принадлежащими мертвецам. Должно быть, такое видит бесчестный человек, оказавшись в Нифельхейме. Резные тумбы с вазами, позолота и краски которых давно померкли, чередовались с напольными горшками, откуда торчали сухие остовы растений. Вытащив из-под кольчуги камешек с руной Одал, висящий на тесьме, Гисли крепко сжал его в кулаке и прикрыл глаза, вспоминая плеск волн родного фьорда. На душе сразу потеплело и прибавилось сил. Не напрасно носил он этот символ всегда и всюду.