Шатун
Шрифт:
Самарский еще не верил, что уже вляпался. По опыту он знал, что таможенники никогда не станут вспарывать сумки и чемоданы от скуки или из-за служебного рвения. О предстоящей контрабанде таможенные службы обычно знали заранее. Но Самарский был уверен, что он «чист», что на таможне «трясут» лишь неумелых нигерийцев, провозящих героин в собственных желудках, да зарвавшуюся «золотую» молодежь, которая в качестве европейских сувениров привозит в Шереметьево марихуану и «экстази».
«Это недоразумение, - думал он, не волнуясь особенно.
– Зря я упомянул в декларации про зубы. Сейчас начнут в рот заглядывать и считать количество коронок».
Но он ошибся. В маленькой комнате, большую часть которой занимал огромный обшарпанный стол, его встретили несколько человек в форме и в цивильных костюмах. Они холодно поздоровались с Самарским. Один из таможенников спросил:
– Этот портфель принадлежит вам?
У Самарского все внутри упало. Он кивнул и почувствовал, как начинают неметь и терять чувствительность его руки. Ему что-то говорили, о чем-то спрашивали, а у него в голове крутилось лишь одно слово: «Попался… Попался…»
Понятые с любопытством смотрели, как таможенник открывает портфель и выкладывает на стол бритвенный набор, бутылку водки, детективчик, купленный в аэропорту, комплект запасного белья и фотоаппарат-мыльницу. Самарскому было ужасно стыдно, что посторонние люди прощупывают и осматривают его трусы и носки, и он мысленно молился: «Может, не найдут? Скажут: «Приносим вам свои извинения!» А я отвечу: «Ну что вы! Я же все понимаю - служба!» И они расстанутся с улыбками. И Самарский быстро пройдет пограничный контроль, а оттуда - сразу на трап. И в салоне самолета расслабится, закажет коньяку и, закрыв глаза, прочитает молитву.
И он уже почти поверил, что так и будет. Таможенник, опустошив его портфель, уже как будто собрался сложить вещи обратно, и Самарский, дабы не беспокоить ерундой столь ответственное служебное лицо, протянул руку и пролепетал:
– Давайте я сам все уложу!
Но таможенник, сохраняя на лице совершенно нейтральное выражение, ответил:
– Секундочку…
И в его руке появился маленький складной ножик. Тогда Самарский понял, что чуда не будет. Какая-то женщина расчехлила лабораторный микроскоп и установила его на краю стола, ближе к окну. Таможенник ловко подрезал прошивочные нитки портфеля и, особенно не церемонясь, оторвал боковую стенку. «Они все знают!
– с ужасом подумал Самарский.
– Но этого быть не может! Откуда они могли узнать, что я повезу меченые баксы?! Значит, Ирина провалилась! Ее взяли!»
– Прошу обратить внимание!
– сказал таможенник понятым и разложил портфель на столе как открытую книгу. Затем отошел на шаг, чтобы всем были видны пачки долларов.
– Это ваши деньги?
Самарский не знал, что ответить. Он уже с трудом держался на ногах. Женщина распечатала пачку долларов, вложила одну купюру под объектив микроскопа, прильнула к окуляру.
– Пожалуйста, посмотрите, - предложила она понятому.
– Какую надпись вы видите?
– «Контролируется… - медленно, боясь ошибиться, читал понятой, - экономической… контрразведкой ФСБ».
Самолет, наверное, уже приземлился в Амстердаме, когда Самарского привезли в кабинет к следователю. По дороге он придумал легенду и решил стоять на ней до конца.
– Я купил этот портфель на вьетнамском рынке, - говорил он твердым голосом.
– Когда?
– мягким вкрадчивым голосом спросил следователь - рослый мужчина с обширной лысиной, с мешками под пытливыми рысьими глазами. Он плавным движением подносил к губам сигарету, глубоко затягивался, выдувал дым вниз, на стол, и ни на секунду не сводил глаз с Самарского.
– Месяц назад, - лихо лгал Самарский.
– Сможете узнать продавца?
– Да что вы!
– сердечно произнес Самарский.
– Они же все одинаковые, узкоглазые, малорослые.
Следователь кивал, будто соглашался с его словами, и Самарский становился все более уверенным.
– Вообще, все эти рынки надо закрывать. Продают черт знает что! Моей жене, к примеру, на прошлой неделе подсунули…
– Вот, пожалуйста, прослушайте, - перебил его следователь и нажал на кнопку стоящего рядом с ним диктофона.
Сначала что-то зашипело, потом раздались длинные гудки, а затем Самарский с ужасом узнал свой голос: «Да, слушаю!.. Говорите же!» - «Артур, слушай внимательно!
– ответил какой-то странный, неземной голос, искаженный компьютером.
– Мне только что звонила Ирина. В нашу наличку попали меченые баксы. Ты должен срочно, за одну ночь, проверить под лупой каждую купюру…» - «Но этого не может быть!
– это уже голос Самарского.
– Я лично…» (Какой же у него, оказывается, голос неприятный! А самоуверенный какой!) «Найди среди них меченые и будь готовым вывезти их по третьему варианту в Амстердам!
– безостановочно звенел компьютерный голос.
– Завтра я передам тебе письмо с подробной инструкцией…»
У Самарского пот выступил на лбу. Он дрожащими пальцами взял предложенную следователем сигарету. Следователь дал прикурить, затем положил перед Самарским два листа.
– Это постановление о прослушивании ваших телефонных разговоров, - пояснил он.
– А это протокол расшифровки.
«Попался… попался…» - снова закрутилось в голове Самарского. Он сразу вспомнил этот телефонный разговор, если, конечно, это можно было назвать разговором. Это звонил главбух, имевший привычку записывать свои сообщения на компьютер и искажать свой голос до неузнаваемости… Самарский читал текст постановления и никак не мог понять, что в нем написано. «Если начали прослушивать, значит, кто-то настучал ментам про меченые баксы… кто-то заложил нас… - думал Самарский, вытирая платком лицо.
– Но кто это мог сделать? Кто-то раскусил Гончарову на встрече с одноклассниками и донес в органы…»
А следователь все так же молча курил, выпускал дым на стол и не сводил своих рысьих глаз с мокрого лица Самарского.
Глава 76
Кровь на его губах уже подсохла, превратившись в черствые корочки, но, когда он сплевывал, слюна была красной и тягучей. Водка расплавленным свинцом обжигала ему рот, но он терпел и оправдывался перед собой: «Для дезинфекции».
Белкин лежал на пыльном, почти утратившем свой прежний аромат сене и сжимал в руках ружье. Патрон со свинцовым жаканом уже сидел в стволе. Пружина была сжата. Боек нацелился на капсюль. Через маленькое треугольное окошко, завешенное тюлью из пыли и паутины, Белкин смотрел на освещенный лунным светом двор. Посреди, рядом с беседкой, темнела медвежья туша. У распахнутых настежь ворот лежал труп Земцова. «Сколько он уже здесь лежит? Третьи сутки?»
Ему казалось, что с того момента, как они приехали в охотничий приют, прошло, по крайней мере, не меньше недели. Трудно было разложить события по порядку. Где был день, а где была ночь? Что сейчас - поздний вечер или раннее утро? Кто вокруг - друзья или враги? И неужели их всех когда-то объединяла любовь?
Он вспоминал разговор с Ириной. Неужели она в самом деле забыла ту душную июньскую ночь, когда за окнами пронзительно трещали сверчки, приторно-сладко пахло цветами и из спортивного зала тяжелыми толчками доносилась ритмичная музыка. В белой рубашке, с аттестатом в кармане, он сидел на подоконнике в пустом темном классе и маленькими глотками пил водку из граненого стакана. Он вволю напрыгался под магнитофон, до отвала наелся торта и конфет и теперь утолял легкую грусть. Он смотрел на газон, на деревья, покрытые мощной листвой, на тусклые стекла школьной теплицы и думал, что уже никогда не запустит из этого окна бумажный самолет с формулами на крыльях, никогда не швырнет кусок мела в теплицу, никогда не отправит на первую парту красавице Людке записку со стихами. Все в прошлом…