Шайенский блюз
Шрифт:
— Налюбовались? — Гончар повернулся к казакам. — Могу одеваться?
Казаки, посмеиваясь, разошлись. Он снова натянул гимнастерку на голое тело и поежился.
— Что, жжется? — Домбровский заткнул фляжку. — Ничего. Рану водкой не испортишь. А где это вас так разрисовали? Видел я в Нерчинске одного морячка. Над его спиной, как он рассказывал, дикари трудились два дня, не смыкая глаз. Он, бедолага, извелся весь, пытаясь разглядеть рисунок.
Гончар не удержался от вопроса:
— В Нерчинске? Что вы там делали?
Для
— Был проездом. А что?
— Ничего. Просто всегда немного завидую людям, которые побывали там, где не бывал я. Даже если речь идет о каторге.
Домбровский спрятал фляжку в подсумок, отстегнул от седла скатанное одеяло и расстелил его на траве.
— Надо отлежаться, — сказал он, садясь и стягивая сапоги. — Хотя бы часок. И вам рекомендую настоятельно. Переход будет долгим. А что до каторги… Я, милостивый государь, прошел всю Российскую Империю от германской границы до Великого океана. Как говорится, повидал свет. И что же? Всюду, если разобраться, одно и то же. Нерчинск. Всюду — Нерчинск. Всюду — божественные красоты природы. И человеческое ничтожество. Тупость начальства и подлость раба. Всюду Нерчинск.
— Да вы, сударь, пессимист.
Домбровский сладко зевнул и растянулся на одеяле.
— Отнюдь. Пессимисты не видят выхода. А я его нашел, по крайней мере, для себя. Вечная дорога, вот мой выход. Жить на бегу. Чтобы Нерчинск не догнал.
Он сложил руки под головой, закрыл глаза и через минуту уже безмятежно посапывал, погрузившись в глубокий сон.
Князь Салтыков присел рядом, вытирая полотенцем мокрое лицо и шею.
— Не хотите искупаться в речке? Вода мутная, но все же — вода.
Степана тянуло прилечь, подобно Домбровскому, но он не мог этого сделать из-за горящей спины. «Не надо было ничем мазать, — с досадой подумал он. — Все бы зажило само собой. От лечения только мучения». Усмехнувшись невольной рифме, он, кряхтя и поеживаясь, все-таки устроился на траве — полулежа, подперев голову кулаком.
— Вот так всю жизнь, — философски заметил Салтыков. — То бешеная скачка, то сон под открытым небом. И нескончаемая дорога. А знаете, ведь я сразу заподозрил в вас соотечественника.
— Чем же я себя выдал? Произношением?
— Отчасти. Впрочем, тут все говорят на каком-то дикарском наречии. Колониальный диалект великого английского языка.
— Кстати, вы-то как раз этим не страдаете. Даже странно. Я всегда думал, что у наших аристократов родной язык — французский.
— Ну, батенька, это вы сочинений графа Толстого начитались. Высшее общество излечилось от галломании аккурат в двенадцатом году. Точнее сказать, в пятнадцатом, после экскурсии в Париж. Как увидели своими глазами все прелести республиканской Франции. Нет, с тех пор главный язык Европы — английский. И Европы, и всего мира.
—
— Да ничем. Разве что… Уж больно вы, батенька, таинственны. Что ни спроси, ответ уклончивый. Мы с Домбровским сразу вспомнили недавнюю историю в Николаевске. Она прогремела как раз накануне нашего отплытия. Из Петербурга пришла депеша с приказом задержать одного вполне благопристойного господина. Да опоздала, он уже отбыл за океан. Оказалось, беглый кассир. Его портрет три дня украшал все газеты Амурского края.
— Что, он так похож на меня?
— Ничего общего. Но фотографические портреты не могут передать истинное лицо, согласитесь.
— Я не беглый кассир. Отвечаю без малейшей уклончивости.
— Да уж ясно! — Князь рассмеялся. — К тому же вы живете в глуши. А беглые кассиры оседают в больших городах. Потому что только там они могут тратить краденые деньги. Скоро Америка станет самой богатой страной мира. Потому что все воры бегут сюда.
— Ну, не только воры, — возразил Гончар.
— Если вы о политических, то они, на мой взгляд, не слишком сильно отличаются от беглых кассиров. Надеюсь, вы не из этой братии?
— Нет, я от политики далек. Но вы, князь, все-таки напрасно так оцениваете эмигрантов. Многим действительно трудно найти место на родине. Вот вы, к примеру, собираетесь поселить тут простых русских крестьян.
— Собираемся. Но обратите внимание, собираемся именно поселить. Сами-то они сюда не поедут. По своей воле в Америку стремятся те, кому в Старом Свете не дают развернуться.
— Мне показалось, что вы и сами не прочь остаться здесь, — осторожно заметил Степан.
— Остаться здесь? Но зачем? В мире еще столько непройденных дорог. Пока могу держаться в седле, не собираюсь останавливаться.
— Вы очень похожи на вашего друга. Мы с ним только что говорили как раз о непройденных дорогах.
— Я похож на Мишку? — Князь рассмеялся. — Что делать, скоро три года как мы едим из одного котелка. К тому же у нас общие корни. Обратите внимание, как он сложил платье, прежде чем прилечь на минутку.
Гончар и сам заметил, что сапоги Домбровского стояли по стойке смирно. Гладко расправленные портянки свисали с них, не доходя до земли ровно один дюйм с каждой стороны. Дорожный плащ был сложен в идеально ровный квадрат, воротник застегнут, а шейный платок свернут аккуратным фунтиком и поставлен как раз внутрь воротника.
— Мой ротный старшина был бы в восторге, — сказал он. — Отличная выучка.
— Да, кадетские привычки неискоренимы, — согласился князь. — Я был отдан в Пажеский корпус, а Мишка попал в орловский кадетский. Дети офицеров, сами знаете, не могут выбрать себе иную жизненную стезю, кроме военной службы.
— Служба бывает разная, — заметил Степан. — Вам, князь, грех жаловаться на судьбу. Могли бы сейчас торчать в каком-нибудь Урюпинском гарнизоне…