Шрифт:
Все события и герои вымышленные. Все совпадения с реальной жизнью — случайны.
1. Училки несчастные
Всё плохое кончилось, и они хохотали как сумасшедшие. На промозглом ноябрьском ветру. На самой середине Каменного моста. Ошметки черной грязи летели из-под колес мчащихся автомашин и прилипали к одежде мерзкими хлопьями, а они ничего не замечали. Редкие прохожие с опаской косились на трех странно хохочущих женщин, обходя их стороной.
И только худющая до прозрачности дамочка в подростковой куртёшке, которую они сперва приняли за школьницу, остановилась и робко улыбнулась им. И когда она подошла и остановилась с этой своей дрожащей улыбочкой на невыразительном немолодом личике, до них разом дошло — всё! Замкнуло. Их теперь четверо, отныне и навсегда. Меньше нельзя, а больше не нужно. Жизнь уже никогда не будет такой, какой была прежде.
Если не во всём мире, то, по крайней мере, в этой стране, каждую минуту одна женщина в возрасте после сорока терпит полный жизненный крах. В подавляющем большинстве случаев она с этим смирится, тут ничего не поделаешь, закон природы. Она стала отработанным материалом, и ее выбрасывают на помойку. Списывают со счетов. Неважно, кто выбрасывает — муж с новой любовью, выросшие дети с их грандиозными планами, работодатель, озабоченный модным менеджментом. Результат один — на помойку, на обочину жизни, на фиг — постаревшую дуру. Какой смысл давать ей шанс? В конце концов, никто никого не убил — мы же цивилизованные люди. Просто у таких, как она, уже не может быть ни любви, ни карьеры. Так зачем с ней считаться? Сама жизнь устроена так, что баба сорока-пятидесяти лет никому не нужна.
Может, вы думаете, что есть исключения, счастливицы, взявшие жизнь за горло? Этакие железные киборги в юбках, у которых все подсчитано, рассчитано, ужато в рамки четко работающего механизма. И уж этих-то железных леди никто не вышвырнет из жизни вон? Без иллюзий, господа! Ревнивая молодость в конкурентной борьбе за место под солнцем не дремлет. Шаг вправо, шаг влево — и тоже угодят на помойку. Скорее всего победителем станет юный и расчетливый сопляк.
К счастью, природа милосердна, и большинство пострадавших не осознают своего краха. Большинство постсорокалетних женщин — просто бабы. Тетки и клуши. Они еще по инерции суетятся, о ком-то заботятся, кому-то себя посвящают целиком и полностью, не замечая собственной жалкости и презрения тех, о ком неусыпно заботятся, кому жертвуют, кем живут. Ещё борются, рыпаются, соревнуются. Хотя бы в среде себе подобных, не замечая, что большой мир намертво отгородился от их мирка отработанных тёток и мчится себе вперед, красивый и молодой. Ну и бог с ними, с клушами. Игра их уже сделана, ставки биты, согласно закону природы. Помоги им боженька не очнуться и не увидеть истинного положения вещей до самого их конца. Естественного, правильного, самой природой предопределённого. Жизнь идёт своим чередом. Каждую минуту рождается ещё одна жертва естественного отбора, освобождая место юным и перспективным. Но иногда у этой жертвы сносит крышу. И тогда уже помоги, господи, всем на ее пути.
— Меня, девоньки, Томой звать, — первой отсмеялась монументальная тетка в плаще из свиной кожи, делавшем её похожей на огромную черепаху. Ледяной ветер трепал над ее выпуклым лбом чёрные вьющиеся волосы — жидкие, с посечёнными концами. Волосенки удерживала по бокам головы лишь пара грошовых «невидимок», и они бились на ветру тётке в лицо, слепили её. Она терпеливо отводила их обветренной красной рукой с обломанными ногтями. Нос картошкой, одутловатые щеки. Она могла бы быть торговкой на рынке. Только глаза ее на простецком широком лице были хороши — те самые, «безнадёжные карие вишни», огромные и нежные.
— А я — Се-серафима, — отстукивая зубами, быстро сказала та, что была в зелёном пальто с капюшоном, и сама зеленоглазая. — Ну и холодрыга, уй!
Она была вся изящная и тоненькая. На точеных каблучках изящных сапожек из дешевого кожзаменителя. Достав из сумочки, которая умело притворялась дорогой, щегольски белоснежный носовой платочек, Серафима подала его третьей женщине. Та — заплаканная худющая блондинка — жалко шмыгнула носом, взяла платок и вяло назвала свое имя:
— Алла.
И они втроем повернулись к четвертой — маленькой, в детской куртешке.
— И-Ирина, — пролепетала та, вспыхивая всем своим рано увядшим личиком.
Наступила пауза. Хорошая тёплая пауза. И в ноябре, оказывается, бывают славные дни, пусть и с ветром, дождём и снегом.
— Ой! Сейчас окочурюсь от холода. П-п-пошли отсюда куда-нибудь, — предложила зеленоглазая Серафима, будто они были век знакомы, хотя ещё четверть часа назад даже не знали друг о друге. Просто две женские фигуры медленно брели навстречу друг другу, приближаясь к центру моста — его самому высокому месту, и ничего хорошего не могло из этого выйти…
Четверть часа назад ни одна из них не хотела больше жить. Под пролётами моста вода крутила водовороты медленно и мутно. Даже если не разобьёшься, упав с пятнадцатиметровой высоты, то лютой смерти в ледяной воде всё равно не избежать. А хотелось именно лютой. Как будто легкая смерть в собственной ванной не могла искупить внутреннего жгучего стыда за собственный крах. Именно это желание лютой смерти и увидела каждая из них в глазах другой.
«Пусть ещё чуть-чуть стемнеет. И заодно пройдет эта здоровенная тетка в дурацком пальто. И потом сразу я прыгну. Надо быстренько, чтобы тетка не оглянулась. А то ещё спать потом по ночам не будет, бедняга. Хорошо, что перила тут низкие. Просто лечь на них и перекатиться. И потом долго-долго лететь, как птица. А потом — наплевать, как будет потом!» — шла и думала Сима.
«Пусть эта девушка в зеленом отойдет подальше, не буду пугать бедняжку», — решала Тамара.
…И вот они поравнялись, встретились взглядами и поняли всё…
Сперва хихикнула Сима, совершенно неожиданно для себя. И Тома тоже не удержалась. А на их столь неуместный смешок вдруг обернулась притулившаяся у фонарного столба фигура в нелепой робе, которую они обе почему-то сперва приняли за сумасшедшего рыбака. Хотя какая рыбалка в такую погоду? У фигуры оказалось женское зареванное лицо с потёками туши и прилипшими ко лбу жалкими прядками обесцвеченных перекисью волос.
— Как?! И ты тоже? — в один голос воскликнули они.
Фигура подумала, пожала плечами, словно извиняясь за своё намерение, и виновато кивнула.
Пьеса абсурда в декорациях поздней осени.
— Ой, смотрите, там ещё одна!
Действительно, по противоположной стороне моста медленно и неровно ковыляла тощенькая фигурка. Им троим, посвященным, были абсолютно ясны ее намерения. Сима опять хихикнула, и неожиданно следом за ней басовито раскатилась Тома, высоко закидывая голову. Блондинка посмотрела на них, икнула и всхлипнула. Их общий смех перешел в хохот. Сама она прыснула и расхохоталась с видимым облегчением.
Это не была коллективная истерика. Это вообще был не смех. Это был зов. Пароль. Спасительный голос из космоса. Иди сюда, говорил он, и все будет хорошо. И та, маленькая, его услышала, вздрогнула, приходя в себя от мучительных раздумий, и подняла понурую голову.
Четверть часа спустя грошовый растворимый кофе в пустой временной кафешке, чудом уцелевшей от летних дней, потрясающе горячий, показался им необычайно вкусным. Они сблизили головы над столиком и впервые за, по меньшей мере, десять лет своей жизни каждая почувствовала себя надежно в этом молчаливом кружке.