Шайтан-звезда (Книга вторая)
Шрифт:
– Я боюсь… – вдруг сказал Хайсагур. – Я боюсь твоей близости… Я боюсь погубить тебя… Я не могу приблизить тебя к себе!
– Значит, ты любишь меня? – спросила Джейран.
Он ничего не ответил.
Да ей и не нужно было ответа.
Она развела обеими руками полы халата, еле сходящиеся на широкой груди Хайсагура, и рванула на себе кушак.
– Ты еще не знаешь, что это, – сказала девушка, когда гуль увидел черное ожерелье. – А я знаю! И я поняла, зачем мне дал его старый фалясиф Гураб Ятрибский! Я поняла, чего все они ждали от меня! И у меня хватит силы!.. Помнишь – тогда, ночью, в караван-сарае?..
Джейран распахнула на себе платье еще больше и прижалась
– Вот и все, – прошептала она. – Я – твоя, клянусь Аллахом, а ты – мой. Вот и все… И не надо ничего больше говорить… И пропади он пропадом, мой гороскоп! Я родилась под твоей звездой, о Хайсагур! Я родилась под звездой аль-Гуль! И поэтому я могу быть только твоей, о любимый…
– Да замолчите ли вы когда-нибудь, о несчастные? Я с таким трудом убаюкала этого ребенка, а вы сели у дверей и ругаетесь скверными голосами, словно двое нищих под дверьми мечети из-за погнутого даника!
– Разве нет у тебя невольниц, чтобы баюкать ребенка, о Шакунта? Разве аль-Асвад не подарил тебе целый дворец с невольницами, евнухами, поварами и всем, что в таких случаях полагается? А если не подарил – то где же мы тогда находимся, о владычица красавиц?
– О Шакунта, виной тому только твое упрямство! Я предложил бы тебе дворец вдвое больше, и послал бы купить невольниц, опытных в уходе за детьми, и я…
– О Аллах, почему ты до сих пор не покарал этих двоих? Ребенок так долго не хотел засыпать, и кряхтел, и хныкал, и вот он наконец спит, а они вопят, словно два ишака, увидевших шайтана! За что покарал ты меня их обществом, о Аллах?
– Если ты не хочешь нас видеть, мы уйдем, о Шакунта.
– Да, мы уйдем, и не станем мешать тебе баюкать ребенка, клянусь Аллахом.
– Значит, вы сядете и будете вопить в другом месте. Погодите, я уверюсь в том, что мое дитя заснуло надолго, и положу мальчика в колыбель, а тогда пусть уж невольницы присматривают за ним. Их у меня два десятка, о Мамед, и даже в молодости, когда я только вышла замуж, я не имела их столько, а проку от них – ни на дирхем! Аль-Асвад решил почему-то, что, чем красивее и моложе будут мои женщины, тем больше от них пользы в уходе за ребенком! И он потратил тысячи динаров на совершенно бесполезный товар! А что умеет четырнадцатилетняя девушка? Или двадцатилетняя, которую десять лет обучали только петь, играть на лютне и сочинять стихи? Ради Аллаха, о почтенный Мамед, сходи со мной к посреднику, чтобы выбрать разумных женщин средних лет, которые не берут ребенка на руки, словно сосуд с кипящим и плюющимся маслом!
– О Шакунта, почему это его ты зовешь Мамедом, а не Барзахом, и даже почтенным Мамедом, как прежде, когда мы сходились втроем за кувшином пальмового вина, а меня не хочешь называть Саидом? Разве я стал другим?
– Откуда мне знать, каким ты стал? Нет мне до тебя дела, клянусь Аллахом… и до него мне тоже дела нет, о скверные крикуны…
– Ты снова нападаешь на нас, словно курды на паломников, о Шакунта. А ведь мы пришли к тебе с добрыми намерениями.
– Мы хотим, чтобы ты дала нам ответ, о владычица красавиц, и если Аллах будет ко мне благосклонен, мы устраним причины твоих бедствий…
– Устраните причины моих бедствий?! Да если бы все джинны и ифриты, заклятые Сулейманом ибн Даудом, пришли сюда устранять эти причины, они удалились бы с позором,
– Да ты же сама вопишь и голосишь громче нас, о Шакунта!
– А мы принесли тебе кувшин сладкого вина из самого лучшего изюма, клянусь Аллахом! Когда ты уверишься, что ребенок заснул, мы нальем в чашки это замечательное вино, и выпьем, как тогда, помнишь?
– Как тогда, когда ты, о Салах-эд-Дин, был уличным рассказчиком историй, я – твоей невольницей Ясмин, а ты, о Барзах – учеником рассказчика? Нет, о враги Аллаха, я не хочу вспоминать то время! Слишком много надежд было у меня тогда – и вот что с ними сталось! Я сижу над колыбелью…
– А разве у нас не было тогда надежд, о Шакунта? Я мечтал отыскать и отправить в ад вот этого человека, и что же вышло? Где ад и где Барзах?
– А я мечтал о заговоренном кладе Сулеймана ибн Дауда, ради которого аш-Шамардаль стравил меня с Сабитом ибн Хатемом, мир его праху, это был истинный звездозаконник… Я все еще желал власти, как будто уже не хлебнул ее по горло! Где клад и где я? Выпей с нами, о Шакунта, ибо – что нам еще остается на этой земле?
– Не слушай его, о Шакунта! Нет, что касается выпивки, то она для нас обязательна и непременна. А что касается надежд – раз не сбылось что-то одно, то непременно сбылось что-то другое, клянусь Аллахом! Разве не мечтал я о Захр-аль-Бустан? И разве не было между нами из близости то, что было? И царство мое вернется ко мне, и я даже сделаю этого несчастного своим вазиром, потому что он уже хоть немного умеет управлять, а я – нет! А ты, о Шакунта – ты поедешь со мной?
– Поеду ли я с тобой?.. Молчи, хитрый ты обманщик, умеющий сладкими словами выманить большую змею из норы! Нет мне в тебе больше нужды! Ступай лучше, поговори из-за двери с моей бесноватой дочерью! Все-таки она – до сих пор твоя невеста, ведь наш договор цел и никто его не отменил. Она любит, когда говорят красиво и выразительно, и чтобы непременно приводились древние стихи. Ступай, ступай к ней, и оставь меня баюкать этого ребенка…
– Ступай, о Салах-эд-Дин, ступай к Абризе, и оставь нас баюкать этого ребенка!
– Нет мне нужды в Абризе! Я хочу взять с собой тебя, о Шакунта!
– О Шакунта, этот человек утвердится на троне, узнает, что такое большие деньги, и начнет пополнять свой харим юными красавицами. Не лучше ли тебе выбрать такого, который не станет тратить деньги на глупых девчонок, а будет ценить, любить и ублажать свою единственную жену?
– Клянусь Аллахом, если вы не прекратите эти крики, я пущу в ход свои куттары!