Шеф сыскной полиции Санкт-Петербурга И.Д.Путилин. В 2-х тт. [Т. 1]

Коллектив авторов

Дворник небрежно махнул рукой, словно хотел сказать: «А ну их»...

Спустя полчаса в двери и в окна, которые были за­крыты ставнями, стучался булочник, потом молочник, потом опять водовоз — и никто не мог досту­чаться. А дворник на все расспросы только говорил: «Чего пристали? Проснутся и отопрут. Не терпится тоже!»...

Наконец на эти беспрерывные стуки обратил внимание разбуженный домохозяин коллежский советник Степанов.

— Что за шум? — раздраженный, в халате, высунувшись из окошка, окликнул он дворника.

—

Да вот! — сердито ответил дворник. — Господа и прислуга у майора спят, а эти черти ломятся. Вре­мени им, видишь, нету!

Стоявшие тут же водовоз, прачка и булочник за­галдели в один голос:

— Завсегда Прасковья рано встает, а тут на! Во­семь часов!.. И господа встают рано!.. В восемь часов майор окно открывает!.. Неладно тут!.. Надо бы квартального!..

Коллежскому советнику Степанову это безмолвие в квартире майора тоже показалось странным. Он знал майора уже десять лет. Старый служака, он просыпался всегда рано и уходил в казармы. Когда вышел в отставку, у него сохранились прежние при­вычки. Степанов вчера играл с ним в шашки до 9 часов вчера, после чего ушел, оставив всех здоровыми и довольными. И вдруг... такой сон!

— Беги в квартал! — приказал он дворнику. — Я сейчас спущусь!

Дворник бросился со двора, и всех охватило какое-то жуткое предчувствие.

Хозяин дома как был — в халате и туфлях — поспешно сошел вниз и стал по очереди расспрашивать каждого: долго ли и в какие двери и окна стучался. Потом сам стал стучаться в обе двери и во все окна. То же безмолвие...

Теперь уже всеми овладел ужас: стоявшие стали го­ворить шепотом, а закрытые ставнями окна и безмол­вие за ними выглядели зловеще.

У майора квартира состояла из пяти комнат, сеней и кухни. Красивое крылечко с парадной дверью вело в просторные сени, за ними была кухня, слева — столовая, гостиная и спальня майорши, справа — кабинет и спальня майора. Все восемь окон с красивыми деревянными узорами, теперь закрытые зелеными ставнями с прорезами в виде сердец, выходили на передний двор, а окно кухни — на задний. Дверь же из кухни выходила на общую лестницу, которая вела на второй этаж, в мезонин, где жил сам домохозяин — одинокий холостяк со старой прислугой.

Минут через двадцать вернулся дворник с квартальным и помощником пристава.

— Что тут у вас? — спросил помощник.

— Да вот, — ответил Степанов и рассказал о происшедшем. — Избави Бог, не беда ли, — окончил он.

— А вот узнаем! Может быть, двери отперты! Эй, дворник, попробуй! — сказал помощник дворнику.

Тот подбежал к крылечку и подергал дверь. Заперта.

Услужливые водовоз и булочник стали дергать дверь в кухню. — Заперта тоже.

— Тогда ломать, — решил помощник. — Как они запираются?

— Передняя — на ключ, — объяснил дворник, — а в кухне на крюк.

— Ну, тогда легче переднюю! Неси топор!

Квартальный составил акт,

дворник принес топор, засунул лезвие между дверей у замка и одним нажимом открыл замок.

Помощник отворил дверь и двинулся вперед, следом пошли квартальный и домохозяин. Дворник остался в дверях.

И едва эти трое скрылись за дверью, как раздался крик ужаса и домохозяин выскочил на двор с криком «Убиты!» и тотчас опять вбежал в квартиру.

Собравшаяся уже изрядная толпа хлынула к дверям, когда показался квартальный и, выбежав на улицу, стал неистово свистать. Созвав будочников, он отогнал их на двор для сохранения порядка, а сам помчался за мною.

В то время я уже занимал свое ответственное место.

Было 10 часов утра. Я только что приехал с дачи в своей одноколке, когда запыхавшийся квартальный ввалился ко мне и почти прокричал:

— Страшное убийство! Четверо!

— Где?

— В Гусевом переулке.

— Едем!

Я захватил с собою одного из агентов — ловкого Юдзелевича, сел в одноколку и поехал, приказав оповестить судебные власти.

У ворот и на дворе уже толпились зеваки; будоч­ники отгоняли их, переругиваясь и крича до хрипоты.

У крыльца меня встретили бледные пристав и помощник. Я прошел за ними в квартиру майора и то, что увидел, до сих пор оставило во мне неизглади­мое впечатление ужаса.

Я вошел не с крыльца, а через кухню, дверь в которую приказал отворить пристав. В просторной чистой и светлой кухне ничто не указывало на преступление, но едва я дошел до порога внутренней двери, как наткнулся на первую жертву преступления.

Молодая девушка в одной сорочке лежала навзничь на самом пороге, раскинув руки. Вокруг ее головы была огромная лужа почерневшей крови, в которой комом свалялись белокурые волосы. Застывшее лицо ее выражало ужас.

Я спросил, кто это, и мне объяснили, что это — Прасковья Хмырова, служившая у Ашморенковых в горничных второй год.

Из просторных сеней я направился направо. Комната, вероятно, была кабинетом майора, судя по письменному столу и куче „Сына Отечества». Однако в чернильнице не было чернил, поэтому, видимо, эта комната служила местом сладких отдохновений майора, о чем свидетельствовали масса трубок и довольно промятый кожаный диван.

Я прошел в следующую комнату — спальню майора. На постели, залитой кровью, лежал огромный полный мужчина. Смерть его застала врасплох. Из проломленного черепа фонтаном брызнула кровь, перемешанная с мозгами, и запятнала всю стену.

— Экий ударище! — проговорил пристав. — Какая сила!

Мы вернулись назад, перешли сени и вошли в гостиную.

Солнце ярко светило в окна, глупая канарейка за­ливалась во весь голос, и от этого картина показа­лась мне еще ужаснее. Посреди пола в одной рубашонке, раскинув руки, лежал мальчик лет тринадцати, тоже с проломленной головой.