Шеф сыскной полиции Санкт-Петербурга И.Д.Путилин. В 2-х тт. [Т. 2]
Шрифт:
— И поживешь еще, Иван Федотович. Бог с тобой, ты крепкий, ты поправишься, — с тревогой в голосе утешала мужа Антонина Александровна.
— Думаешь? — радостно спрашивал жену Кромов.
— Только ты не противься: я созову всех докторов, устрою консилиум... Сделай, милый, это для меня!
И старик согласился. Ради нее, своей дорогой Тонечки согласился.
Половина медицинского Петербурга во главе со светилами науки охотно устремилась в дом знаменитого миллионера.
Каждый раз, когда кончалось их совещание, она порывалась к ним:
—
Те, получая чудовищные гонорары, глубокомысленно качали головами и изрекали ответы, достойные Пифии:
— Гм... Хотя, с одной стороны, так, но, с другой — этак... Принимая во внимание болезнь — angina pectoris (грудная жаба)... угрожающий склероз сосудов... печень, почки... Лета больного... Хотя, с другой стороны, — крепкий организм вашего супруга... Мы сделаем все возможное...
Не менее горячее участие в получении сведений от докторов принимал и любимец больного — крестник Василий Алексеевич Ловков-Рогатин.
Ввиду того, что гонорар выдавал он, служители Эскулапа были с ним особенно любезны.
— Плох? — спрашивал всесильный главный управляющий.
— Надежды никакой. Вопрос в очень коротком времени.
Лицо любимца омрачалось.
— Что вам сказали, Василий Алексеевич, доктора? — допытывалась у Ловкова-Рогатина Антонина Александровна.
— Подают надежду... Никто, как Бог.
Между Кромовой и Ловковым царили какие-то странные отношения, несмотря на всю беспричинность, они как-то инстинктивно не любили друг друга, взаимно чуждались. Василий Алексеевич относился всегда глубоко почтительно к супруге своего благодетеля, к своей хозяйке; та, платя ему безукоризненной вежливостью, чувствовала не только антипатию к нему, но и страх.
В его холодных, стальных серых глазах она читала то, что было незримо для многих, почти для всех...
Тихо в большой, просторной, роскошно убранной спальне старика-миллионера, примыкающей к его рабочему кабинету. Свет лампад перед многочисленными старинными образами в киоте кротко, мирно заливает комнату.
Обложенный подушками, полусидит-полулежит Иван Федотович на широкой, старинной кровати.
Около него в кресле сидит Антонина Александровна. Сколько уже ночей проводит она без сна, не отходя ни на шаг от больного мужа-старика!
Глаза слипаются, тянет неудержимо ко сну, но она героически борется с этим.
— Тонечка! — раздается в ночной тишине слабый голос Кромова.
— Что, милый? — склоняется она над мужем.
— Устала ты, голубушка... Совсем измучил я тебя… Поди, ляг, отдохни...
С огромной любовью и тихой печалью глядит Иван Федотович на молодую жену.
— Бог с тобой, не волнуйся. Я не устала нисколько. Я днем сплю.
— Плох я, Тонечка... умирать собираюсь. Что же, пора... Довольно пожил и счастья повидал немало. Одна ты сколько мне дала его!.. Из-за тебя только одной и жаль с жизнью расставаться.
— Полно, милый, поживешь еще.
— Нет, чую смерть, Тонечка, чую ее. А ты не кручинься: останешься молодой,
— Да к чему, милый?..
— Принеси, принеси!
Через несколько минут Антонина Александровна принесла портфель.
— Открой его... бумага там есть.
Она отдала мужу вчетверо сложенную бумагу.
— Вот оно, Тонечка, духовное завещание... Последнее оно, слышь, последнее... Недавно составил я его... Оно хоть и домашнее, а силу такую же имеет... Завтра или послезавтра я велел Васе пригласить кого надо для нового завещания. Упустил я в этом завещании на одно общество сто тысяч отказать, так поправить надо... Читай его!
— К чему, милый, волноваться тебе?
— Читай, читай!
И Антонина Александровна начала читать:
— «Во имя Отца, Сына и Святого Духа... Находясь в здравом уме и твердой памяти... и оставляю я все мое движимое и недвижимое имущество...
Тут следовал подробнейший список богатств, от которых могла голова закружиться!
… законной, любезной жене моей, Антонине Александровне Кромовой».
Далее перечисление отдельных «отказов»: «Василию Алексеевичу Ловкову-Рогатину, крестнику моему, за его верную, полезную службу двести тысяч рублей; тому-то столько, тому-то столько».
Крупные слезы катились из глаз Кромовой.
«Добрый, добрый! Обо всех позаботился, никого не забыл», — думала она.
— Ну вот, Тонечка, видишь, главная и единственная ты у меня наследница.
Темнее тучи ходил по своей рабочей комнате всесильный диктатор Кромовского лесного царства — Василий Алексеевич Ловков-Рогатин.
— Вот оно, надвигается, — шептал он. — Еще день, два — и я из могущественного главного управляющего сделаюсь только Ловковым. «Она» может вышвырнуть меня как последнего из приказчиков. Правда, в этом проклятом последнем завещании мне отказано двести тысяч. Но, Боже мой, что такое эти несчастные двести тысяч! После того, что было... После тех надежд, которые я питал.
Он хрустел пальцами и продолжал ходить.
— Проклятая баба, проклятая баба! Перебила мне дорогу, съела то, первое, завещание.
А в этом первом завещании, нотариальном, почти главным наследником являлся он.
Волшебные Кромовские миллионы, во всем их упоительном блеске, уже вырисовывались перед ним, он их уже осязал в своих руках.
— Я ведь вместе со стариком старался. Сколько тут вложено моего ума, моей находчивости, моего труда! И вдруг все рушится... Волшебное царство разлетается, как карточный домик. В это царство входит новая повелительница, а я за бортом! Двести тысяч! Что такое двести тысяч!