Шекспир и его смуглая леди
Шрифт:
— Что за эгоцентризм такой могучий, многоуважаемый мэтр? Вот вы обронили известие, что у вас есть воспитанники и вам важно, чтобы они не заблудились на жизненных путях. Разве это не ваш долг им?
— Ни в коем случае! Ничего я им не должен! А себе — да. Потому что их пути — мое дело, а свои дела я привык доводить до логического конца. То есть до того момента, когда я, свой должник, могу сам себе заявить: все, finis, я себе ничего здесь не должен.
— Ваши воспитанники… их много?
— А с какой стати, молодой человек, вы меня пытаете? Кто вы такой?
В тоне Колтрейна появились неслышимые ранее металлические нотки, Смотрителю показалось даже, что старик стал чуть выше и даже морщины на лице (не все, некоторые) разгладились.
— Простите, я не представился. — Смотритель, то есть граф Монферье, сыграл смущение, раскаяние, почтительность и готовность служить ученому, как тот сам и выразился, до логического конца. — Я — гость в Англии. Меня зовут Франсуа Легар, граф Монферье, из тех Монферье, что уже не одно столетие оберегают власть королей Франции на далеком юге, точнее — в Лангедоке. Возможно, вы слышали…
— Не приходилось, — невежливо сказал Колтрейн. — А с чего это вас в Англию занесло? Лондон веселее Парижа? Вот новость-то! Мне, помню, говорили, что — наоборот.
— Я не ищу веселья. — Смотритель, то есть граф, был, ясное дело, оскорблен пренебрежением, не выпустил чувства наружу, скрыл их, как светский человек, но дал понять, что таковые имеются. — Я здесь, чтобы продолжить свое образование.
— И что вы изучаете, если это позволено открыть постороннему?
Вредный старикашка! Все его вопросы, простые вроде бы, звучали как-то издевательски, будто славное (само по себе) имя графа Монферье было для него не просто пустым звуком, а неким признаком пустоты.
Но что бродяга Гекубе? Известно — что…
— Науки, — рассеянно ответил граф. — Разные. Вообще-то я прежде глубоко изучал философию, но не чужд интереса к естественным наукам. Сравниваю, понимаете ли, то, что знаю, с тем, что знают английские ученые. Вот и нашей встрече рад, рад. Ведь не скрою, уважаемый мэтр Колтрейн, я искал этой встречи. Я много слышал о вас, а трактат «О воде как основе жизнедеятельности» читывал недавно. И очень хотел бы поспорить с вами о посылке трактата. Позволите?
— Да не жалко, — сказал Колтрейн.
— Вот вы утверждаете, будто вода — первична в процессе рождения жизни на Земле. Но не кажется ли вам, что сия мысль несколько противоречит Священному Писанию, где сказано, что сначала Бог сотворил небо и землю?
Колтрейн хмыкнул. Термин условен, потому что не описывает всей гаммы звуков, исторгнутых в краткий момент времени ученым. Но в сумме это был именно хмык, отчетливо выражавший удовольствие. Чем конкретно оно было вызвано, Смотритель не ведал, но именно его и добивался.
— Если следовать букве Писания, то вы правы, — радостно и одновременно ехидно сообщил Колтрейн. — Но обратите свой взгляд на его дух — как в буквальном, так и в переносном смыслах. Земля, как вы, полагаю, помните, была безвидна и висела в бездне. И тут же, рядом — Дух Божий носился над водою. Так?
— Вы хотите сказать, что Бог не создавал воду?! — Смотритель постарался вложить в восклицание максимум священного ужаса.
А и то здраво: Церковь… (что католическая, что местная, англиканская)… не дремала никогда.
— Ничуть! — Старик, как ни странно, не выказал никакого ужаса от услышанного. — Мы с вами обсуждаем Писание, то есть — написанное человеком. Каким человеком — в данном случае не важно. Каким-то прапрапра… Но написано оно о создании земли, неба, света божьего, суши, которая есть собственно твердь земная, человека, наконец. Но заметьте, юноша, что твердью, названною после ее сотворения небом, Бог отделил воду от воды. А в день, когда земля была безвидна и пуста, то есть до сотворения света, вода… тогда еще неразделенная… уже существовала. И витал над ней не Бог, а всего лишь его дух. Разве не остается дух Творца в том, что им сотворено? — Задал риторический вопрос и, не дожидаясь, естественно, ответа, продолжил: — На все это я и опираюсь, утверждая первичность воды в процессе рождения жизни… Из всего вышесказанного — три вывода. Первый. Вы плохо читали мой трактат. Второй. Вы поверхностно изучали Писание. Третий. Вы скверный философ. Как теперь будем дальше общаться, ваша светлость?..
Вместо небрежно высокомерного, но присущего старости и оттого объяснимого «юноша» — официальное «ваша светлость». Даже этим уесть постарался. Да и прав — хотя бы в первом: Смотритель вообще не читал трактата. Где бы он достал его?.. А узнал о нем от того же Тимоти, который все больше радовал Смотрителя своими следопытски-разведческими способностями.
Но не на того напал старый ученый червь! — Возможно, мэтр, я соглашусь с первым вашим обвинением. Ваш трактат — не куртуазное чтение, чтобы с ходу понять его глубину. А я лишь три дня назад сумел найти и прочесть его. Естественно, многого не осознал, не прочувствовал, да просто скользнул мыслью. Это поправимо и, надеюсь, простительно: уж очень спешил побеседовать с вами… А второе и третье обвинения отметаю с негодованием. Именно потому, что числю себя пристойным философом, я и затеял сей спор. И возражу вам убежденно. Что есть бездна, в коей Бог сотворил землю, и что есть вода, над которой носился Дух Божий?.. Стойте, я скажу свое!.. Вот у вас прекрасная оптическая труба, позволяющая видеть, как далеко отсюда ваши вертушки ловят речные течения. А в далекой прекрасной Италии мне выпала честь познакомиться и побеседовать с удивительным ученым по имени Галилео Галилей. Так вот, он усердно пытается построить такую же трубу, но во много крат более сильную, чтобы увидеть вблизи… представьте себе!., бездну. Ту бездну, в которой Бог сотворил не только землю, но и солнце, и луну, и звезды. А они, как некоторые считают, движутся не относительно земли… или все же Земли с большой буквы!., а относительно иных осей… как и Земля, кстати. И тогда понятия «бездна» и «вода» могут стать идентичными — это один вариант, а второй: вода, которая — по ту сторону тверди и которая… я с вами согласен… первична в процессе рождения Земли… все-таки с большой буквы, настаиваю!., вовсе не те воды по эту сторону тверди, чье собрание Бог нарек морями и чьи потоки вы сейчас изучаете.
Хорошо было у реки. Птички где-то свиристели, чирикали, щебетали. Трава торчала жестким естественным газоном, и не страшно было плюхнуться на него прямо в одежде. Народу — никого. Разве что Тимоти независимо прогуливался по верху холма — там, откуда шла дорога в Сити. Смотритель вспомнил Лондон своего века, прикинул — как там выглядит это патриархальное место, внутренне ужаснулся: шум, гам, толпы туристов, японцы с «леталками»… И сам себя одернул: все течет, все изменяется, истина банальная, конечно, но все же истина, разве ее кто-то отменил?..
Старик долго и пристально изучал собеседника, словно увидел его только что, а до сих пор он, Смотритель, был всего лишь фантомом, с которым, конечно, можно поговорить, но стоит ли напрягаться. Фантом — он и есть фантом, нечто виртуальное, как сказали бы лет через четыреста…
— Трактат «Об обращениях небесных тел», — медленно, шепотом произнес Колтрейн. — Вы-то откуда его знаете?
— Я бы не стал произносить вслух слова в таком сочетании, — тоже шепотом сказал Смотритель. — Труд с таким названием вреден и богомерзок. Католическая церковь пока еще не предала его проклятию, но, думаю, сей результат — не за горами. Да и конец его автора… Коперник, кажется?., бесславен… Вдруг я — доносчик, а, мэтр Колтрейн? Вдруг я прямо отсюда побегу к отцам иезуитам, моим тоже, к сожалению, соотечественникам? Вдруг я проведу параллель между трудом Коперника и вашим, мэтр?