Шекспир мне друг, но истина дороже
Шрифт:
– Давай сам! Там… Лялька! Может, жива?!
Озеров выпрыгнул в окно, в руке сама собой у него оказалась большая снеговая лопата. Он стал швырять снег в дом так, чтобы попадать в шкаф. Он швырял остервенело, изо всех сил, а огонь все горел и горел.
Из окна валил дым, Максим плохо видел, кашлял, отворачивался и все кидал, кидал. Потом, перевалившись через подоконник, влез обратно в дом и лопату за собой втянул. Внутри гарью пахло еще сильнее, он старался не дышать. Под окном на полу образовалась целая куча снега, и Озеров стал закидывать им тлеющий шкаф.
Шкаф он тушил долго.
Он не знал, несколько часов или суток, но в какой-то момент оказалось, что все кончилось. Больше не горит.
Свесившись в окно, он долго и надсадно кашлял, почти до рвоты, затем сообразил, что нужно вылезти на улицу. Он вылез, постоял, приходя в себя, потом побрел вдоль стены дома, держась за нее рукой.
Ляля, вдруг спохватился он. Егор кричал что-то про Лялю – может, жива?..
Некоторое время Федя и Василиса шли молча. Потом Феде это надоело, и он рассказал байку про один московский театр, где осуществляли революционную постановку Шекспира. Революционность заключалась в том, что все женские роли исполняли мужчины, а все мужские – женщины, а в финале на сцену выходил настоящий конь. И вот когда конь вышел, Федин папаша, которого мамаша потащила на революционную постановку, стал листать программку, чтобы узнать, кто исполняет роль коня, верблюд или осел.
Федя рассказал это довольно смешно, но Василиса не засмеялась, строго посмотрела на него и сказала, что у режиссеров подчас бывают разные идеи, иногда не слишком удачные, театр на то и существует, чтобы там была свобода самовыражения. То есть режиссер может делать на сцене все что угодно. Он творец.
– Но это нелогично, – возразил Федя. – Тогда на самом деле на роль коня нужно было пригласить осла. Или лося. Он бы выходил с табличкой «Конь». Нет, ну, согласитесь, Кузина Бетси! Если Беатриче – мужик с бородой и в брюках, тогда почему конь – конь?
– Я не знаю, – ответила Василиса. – Я же не видела спектакля!
– Мой отец тоже сказал, что лучше бы он его не видел, а спокойно писал монографию дома. Ему нужно было монографию сдавать.
Василиса остановилась и взяла Федю за рукав нелепой зеленой куртки.
– Мне кажется, я знаю, кто устроил погром в костюмерной, – выпалила она ему в лицо. – Нет, не знаю, а догадываюсь. Только это так страшно, что я никому, никому не могу сказать!
– Погром? – переспросил Федя, который не сразу переключился с истории про коня. – В костюмерной?
– Ну да, да, когда нас заперли на складе! Вернее, я не знаю, кто его устроил, но, кажется, знаю, из-за чего. Что мне теперь делать, Федор?
– Расскажите мне. А дальше подумаем.
– Да, но человек, может быть, ни в чем не виноват! Может, я все придумываю, а на самом деле…
– Если вы не расскажете, мы не узнаем, что было на самом деле.
Она отпустила его руку и пошла вперед, горбясь еще больше. Федя нагнал ее в два шага.
– Вась, послушай, – заговорил он. – Даже если твои догадки… – он поискал слово, – неверны, все равно их стоит обсудить. Ну, правда. Ты сама подумай.
– Все как будто перевернулось, – сказала Василиса убитым голосом. – Вся жизнь! Ляля утащила у Верховенцева ключи, значит, она взяла деньги! Как такое возможно? Зачем она это сделала? Почему она эти ключи дурацкие у себя в кабинете спрятала, а не выбросила… с моста в Волгу! Роман собирается уходить навсегда, он остался только до Нового года. Виталия Васильевича отравили. И все это – у нас?!
– Ты не торопись с выводами, – посоветовал Федя. – С ключами на самом деле ничего не понятно.
– Ах, да что там непонятного! – Василиса махнула рукой. – Весь театр знает, что это Ляля Вершинина, а она такая хорошая! И я!.. Если я сейчас расскажу про костюмерную, это значит, я человека предам, да?
– Чушь, – уверенно заявил Федя.
– Почему, почему все так несправедливо?!
– Это ты о ложных обвинениях или вообще о жизни?
– Почему не бывает так, чтобы все хорошо? У нас же было хорошо, прекрасно просто! Мы так любим наш театр. И работу. У нас такая работа, лучше которой на свете нет! Мы все друг другу доверяли И любили! Нет, я знаю, что Валерия меня отчего-то терпеть не может и артистов против меня настраивает, но это не важно.
Она поскользнулась, и Федя поддержал ее под локоть.
– Хочешь, пойдем в кафе?
– Что ты, Федя, – перепугалась Василиса, – мне давно домой пора, меня бабушка ждет не дождется.
– Хорошо, излагай здесь и сейчас, – велел Федя. – И не скули, жизнь кончается не завтра. Может, все не так трагично, как ты себе навоображала. Хотя лучше бы в кафе, конечно. У меня ботинки «Тимберленд», они в принципе не промокают, – и он заскакал на одной ноге, вытянув вперед другую, чтобы Василиса оценила его ботинки. – Хорошо, что мокасины не надел, они хоть и меховые, а толку от них никакого. А у тебя вообще какие-то вьетнамки. Небось насквозь давно.
Василисины сапоги на самом деле давно промокли, как будто ледяная каша была не только снаружи, но и внутри. Надо будет носки от бабушки спрятать. Она все время беспокоится, что Василиса простудится и заболеет.
– И есть хочется! Тебе не хочется есть?
– Хочется, – призналась Василиса, думая о том, что жизнь, и без того довольно трудная, вдруг стала совсем безрадостной и опасной. Опасность заключается в том, что кто-то из тех, кому доверяешь и кого любишь или почти любишь, может вдруг подвести – оказаться врагом. Разве можно так жить, подозревая всех, кто рядом?..
– Тогда, может, все же в кафе, а? Там еду дадут! – спросил Федя, по-прежнему прыгая на одной ноге.
– В костюмерной искали то, что там прячет Софочка, – выпалила Василиса, и Федя перестал скакать. – А она прячет что-то очень серьезное и важное.
– Подожди, Софочка – это кто?
– Заведующая костюмерным цехом, боже мой!.. Ты ее видел в первый день, когда у нас скандал был!..
– А-а-а, на студень похожа!
– Она прекрасный костюмер, самый опытный! Она из ничего, из воздуха, из лоскутов каких-то и тряпок может такой костюм сделать, что…