Шекспир мне друг, но истина дороже
Шрифт:
– Картошку-то будете трескать?! Или что?!
– Будем, – согласился Федя и сел верхом на стул. – Что-то мы упускаем, Максим Викторович, что-то важное. Мы должны последовательно продвигаться от финала к началу, а мы все зигзагами скачем, как сайгаки. Про костюмерную вообще забыли!.. Помните, нас с Кузиной Бетси в подвале заперли, а в костюмерной что-то искали? Кто и что там искал? Вы не знаете, Ляля?
Она покачала головой. Егор подвинул к ней тарелку с картошкой. Она взяла вилку и задумалась, видно, забыла, что нужно есть.
Федя
– Мамаша утверждает, – выговорил он с набитым ртом, – что мы с братаном и папашей, как павианы. Никаких манер.
Озеров задумчиво ел картошку, оказавшуюся очень вкусной. Он ел и думал.
– Скажите, Ляля, а вот… после того, как Роман приходил к вам за вещами, – у нее дернулось лицо, – но перед тем, как мы у вас в кабинете стали читать пьесу, вы его не видели?.. Может, в буфете? А?..
Ляля улыбнулась:
– На лестнице. Он на меня налетел, я чуть не упала. Он сказал: «Извините, Ольга Михайловна». Он назвал меня Ольгой Михайловной, представляете?..
– Хорошо, что он не назвал вас Петром Петровичем, – съязвил Озеров. – Егор, мы до вечера отъедем, а ты… посидел бы дома.
Атаманов внимательно глянул на столичного режиссера. Тот поднимался со стула, хлопал себя по карманам, искал ключи от машины, которых в Федькиных штанах не могло быть.
– И не пускай никаких визитеров! Ни из Красного Креста, ни из Комиссии по правам человека.
– Ключи ты в тот раз у меня оставил. На! – Егор бросил Озерову увесистый электронный брелок. – Будь по-твоему, посидим дома. Вон, на лавочке под яблоней погуляем и вернемся.
– А… почему вы так говорите, Максим Викторович? – спросила Ляля, как будто только сейчас сообразив что-то. – Вы что, на самом деле думаете, что меня могут… убить?
– Пока Егор здесь – не могут, – отрезал Озеров. – Федь, хватит есть, лопнешь. Поехали.
В джипе было просторно, свежо и хорошо пахло, как будто они с войны неожиданно вернулись «на гражданку» и теперь удивлялись, что мирная жизнь была у них совсем недавно.
Федя Величковский нацепил на нос темные очки, хотя надобности в них никакой не было, задрал голову, посмотрел в люк, над которым летели праздничные голубые небеса, сдернул шапку «Пар всему голова», почесался, один о другой стянул башмаки и сел, по-турецки поджав под себя ноги.
– Итак?
– И эдак, – согласился Озеров. – Звони своей Кузине.
– На какой предмет?
– Она поедет с нами к Софочке, вдвоем мы ее не раскрутим. Софочка, насколько я понимаю, на улице не знакомится и с посторонними разговаривать ни за что не станет.
– Максим Викторович, вы уверены…
– Ни в чем я не уверен! Мы запутались, вот это точно! И если убийством Верховенцева худо-бедно занимается полиция, то Лялиными делами заниматься никто, кроме нас, не станет. А дела эти мне не нравятся, Федя.
Величковский опять задумчиво почесался – вправду как павиан.
– Тогда
– И они виделись! – подхватил Озеров. – Он ее толкнул на лестнице. И по имени-отчеству назвал, с-скотина!.. Знал, что больше она ни на что не обратит внимание, только на это самое имя-отчество!
– Тогда при чем Софочка?
– В костюмерной что-то искали. Это могло быть все, что угодно. Например, украденные из сейфа полмиллиона рублей.
– Логичней искать то, что Софочка там прячет.
– Но мы не знаем, что именно она прячет! Вот это и нужно узнать.
– Как?! Как узнать?
– Ну, спросить для начала, – сказал Озеров, выруливая из-под моста на шоссе. – Смотри, Федька, красота какая. Надо нам с тобой как-нибудь приехать в Нижний Новгород. Мы тут, считай, и не были.
– А вдова?.. Получается, убить Верховенцева выгодно только ей. Он бы с ней развелся, и она осталась бы голой и босой…
– Вдова, – повторил Озеров. – Но ее не было в театре, когда Ляля писала письмо. Вдова, насколько я понял, после смерти мужа вчера пришла первый раз, следовательно, прочитать письмо и утащить его она не могла.
– Или у нее есть сообщник, – подсказал Федя. – Кто-то из театральных.
– Любовник? – спросил Озеров.
Федя сморщился:
– Почему обязательно любовник?
– Федь, ты мне все уши прожужжал про три причины преступления. Любовь и страсть на первом месте! Вот скажи мне, зачем вдове устраивать поджог в Лялином доме?
Федя покивал задумчиво:
– С поджогом непонятка выходит, согласен. Получается так: Ляля должна была сгореть, сумку с письмом должны были найти. А в письме черным по белому… или каким там? синим?.. синим по белому написано, что она сгорела и даже тени не осталось, а все потому, что она убийца.
– Вот именно.
– Ловко, – оценил Федя Величковский. – Крупные подлости делаются из ненависти, мелкие – из страха. Это о-очень крупная подлость. А с подброшенными ключами мелкая.
– И что это значит?
– Надо у Монтескье спросить, это он придумал.
Василису они подхватили возле театра, и всю дорогу до Софочкиного дома она тихо, серьезно и настойчиво говорила, что костюмершу никак нельзя обидеть, с ней нужно обойтись очень осторожно и внимательно, потому что она чувствительный и порядочный человек и здоровьем не отличается.
Озеров, не подозревавший в девчонке такой твердости, поглядывал на нее в зеркало заднего вида с уважением.
– Сегодня спектакля нет, но мы все равно каждый день на работу приходим, – говорила Василиса, – а Софочка у Юрия Ивановича как раз отпросилась, у нее сегодня электрофорез, с ногами что-то. Но после обеда она придет обязательно!.. Может, лучше в театре?.. Мы ее сейчас до смерти напугаем.