Шекспир мне друг, но истина дороже
Шрифт:
– Почему убили? – с ужасом спросил директор и повернулся к Феде вместе со стулом. – Как это – убили? Он же просто лежал… на полу… и никаких следов и намеков даже… Максим Викторович, это невозможно!
– Наш Федор сценарист, – пояснил Озеров. – Специализируется на детективных постановках.
– Постановка! – повторил директор и схватился за голову. – На сегодня была намечена запись для радио, боже мой!..
– Сегодня мы ничего записывать не будем.
– Максим Викторович, родимый вы мой,
– Что?
– Записать спектакль по повести Чехова «Дуэль»! – выдохнул директор с жаром. – Мы так готовились! Мы собирались!
– Переругались все, когда состав утверждали, – грустно вставила Ляля.
– Вот именно, так и есть. Мы должны записать, не сегодня, так завтра или через три дня! Умоляю вас, Максим Викторович!
– Да не надо меня умолять, – несколько растерялся Озеров.
– Нет, нет, вы не понимаете!
– Я не понимаю.
– Это же всесоюзное радио! Ну, то есть всероссийское, конечно! Такая запись – это некоторым образом плевок в вечность!
Озеров вытаращил глаза.
– Как же?! Наш радиоспектакль пройдет в федеральном эфире, мы останемся в фонотеке Госрадиофонда! – разошелся Лукин.
– В Берлине будут представлять, – поддал жару Федя. – На конкурсе «Золотой микрофон»!
– Да, да, конечно! И потом – я обещал. Не только артистам, но и… нашему меценату. Я имел неосторожность твердо ему пообещать! Он ждет, что наш театр наконец-то прогремит на всю Россию. Мы должны, должны это осуществить!
Озеров пожал плечами. Директор ему нравился и вызывал сочувствие.
– Давайте осуществим, – сказал он наконец. – Собственно, для этого мы и приехали, просто я так понял, что сейчас это будет затруднительно…
– В память! – закричал Юрий Иванович. – В память о великом и безвременно ушедшем! Он же ученик самого Любимова! Сам Любимов ставил, можно сказать, руку нашего покойного мастера!.. Артисты будут играть как никогда, обещаю вам!
– Покойный был хорошим режиссером? – Федя сел верхом на стул и зачем-то надвинул на голову капюшон толстовки.
Возникло молчание, очень короткое.
– Грамотным, – первой ответила Ляля. – Виталий Васильевич был на самом деле опытным и профессиональным режиссером. Он любил ссориться с артистами, и ссорить артистов тоже любил, но, насколько я знаю, так делают многие режиссеры. Вот например, Юрий Любимов…
– Сразу после похорон, – Юрий Иванович молитвенно сложил руки на груди. – Мы проводим его и на следующий же день дадим спектакль! Максим Викторович, родимый вы мой, мы же так и сделаем, правда?
– Хорошо, – согласился Озеров. – Можно попробовать.
– У-уф, – выдохнул директор театра и помахал на себя, как веером, растопыренной пятерней. – Как трудно, боже мой, как все трудно!..
Вдруг широко распахнулась дверь, сквозняком дернуло по занавескам. Зашуршали и поползли вываленные на пол бумаги.
– Юрий Иванович, подпишите мне увольнение!
Широко и твердо шагая, Роман Земсков приблизился к столу и, глядя директору в глаза, положил перед ним листок. По сторонам он не смотрел.
– Какое еще увольнение, – под нос себе пробормотал Лукин, взял листок, далеко отставил от глаз и, шевеля губами, принялся читать единственную начертанную на нем фразу.
Федя вытянул шею и перестал качаться на стуле. Ляля задвинулась поглубже за дверцу шкафа. Озеров положил ногу на ногу.
– Родимый мой, – прочитав несколько раз, начал Юрий Иванович, – как же так можно? Что за номера? У нас… такие происшествия, а ты деру дать собрался?
– Мне наплевать, – сказал Роман твердо. – Если не подпишете, я просто уеду, и все. Ни дня не останусь в этой богадельне!
– Да как же я подпишу, когда ты у нас во всех спектаклях задействован, на тебе держится весь репертуар!
– Плевать. Я. Хотел. На ваш. Репертуар, – очень четко выговорил Роман, оперся ладонями о край стола и придвинулся к самому директорскому носу. – Подписываете, или я так ухожу?
– Ромочка, родимый ты мой, так же не делается! Не делается! Кого я сейчас на твои роли введу?! Ну кого? Ты знаешь, второй режиссер у нас слабоват, Виталий Васильевич его ни к чему серьезному не допускал, он и подготовить никого не успеет! Подожди, родимый, хоть… ну, хоть до лета!
Роман Земсков сузил глаза и выхватил из директорской руки листок.
– Понятно, – отчеканил он. – Только не говорите потом, что я вас не предупреждал. Счастливо оставаться!
Озеров, которому нравился Юриваныч, решил, что пора вмешаться.
– В каких постановках участвует юноша? – спросил он негромко и снял невидимую соринку с собственного вельветового колена.
Оба, и директор, и мятежный артист, как по команде, повернулись и уставились на столичного режиссера.
– Боже мой, да практически во всех, – пробормотал директор. – И в «Свадьбе Кречинского» играет, и в «Белой гвардии», и в «Методе Гронхольма», и…
– Вот и славно, – перебил Озеров. – Материал прекрасный! Как раз у меня будет несколько свободных дней, я подготовлю кого-нибудь из второго состава. У вас наверняка есть кандидатура.
Озеров еще полюбовался своим коленом. Заведующая литературной частью совсем затихла за дверцей книжного шкафа. Федя Величковский почесался.
– Да, – как будто спохватился Максим Викторович, – еще спектакль для «Радио России»! Кого из перспективных порекомендуете, Юрий Иванович? Все же федеральный эфир, дело серьезное. Опять же Берлин, европейские премии…