Шекспир
Шрифт:
— Если бы мы по-прежнему жили вместе, я бы заметил, что он болен. Да и квартира у меня гораздо теплее, — расстроенно сказал Уильям, — я хотел перевезти Эдмунда к себе, но врачи запретили его перевозить. У него жар, и по такому морозу это очень опасно. Я нанял женщину, которая за ним ухаживает. Она кормит Эдмунда, как может, протапливает комнату. Остается надеяться на лучшее.
Джеймс сочувственно похлопал друга по плечу. Он знал, как Уильям привязан к младшему брату, и искренне желал Эдмунду скорейшего выздоровления.
— Что происходит в Оксфорде? — решил он перевести разговор на другую тему. — Как поживает
— Мэри обещала мне прислать новую пьесу до Рождества. Она воодушевлена своим успехом и продолжает писать. Хорошо, что я выбрался к ним осенью. Боюсь, сейчас путешествие было бы невозможно. Холодно, да и пока Эдмунд не поправится, я никуда из Лондона не уеду.
Потихоньку люди приноравливались к новым погодным условиям. Дети играли в снегу и катались по льду. Взрослые, укутавшись потеплее в шерстяные шарфы, прогуливались по замерзшей Темзе. Все запасались впрок дровами, которые дорожали с каждым холодным днем сильнее и сильнее. К концу декабря никто уж и не надеялся на потепление. Оставалось только ждать весны.
Джеймс, пробегав по городу несколько дней, нашел новое помещение для театра. Это был бывший монастырь, который некоторое время служил для постановки спектаклей мальчиков-хористов. Труппу распустили, и хозяин был рад передать аренду новому владельцу.
Дела «Глобуса» тут же пошли на лад. Спектакли возобновились на новой, закрытой, сцене, а одновременно и начали поступать приглашения в дома вельмож. Последние, видимо, тоже оправились от первого шока, вызванного морозами. Приближалось Рождество, и соскучившаяся по развлечениям публика снова требовала увеселений.
В домах и на улицах продолжали замерзать бедняки и нищие, но люди знали, в какие районы Лондона не следует заходить, чтобы не испортить себе настроение. Одним из таких мест была улица, на которой жил Эдмунд.
— Ему не становится лучше, — жаловался друзьям Уильям, — жар не спадает, а кашель становится все сильнее. Он совсем ослабел, не встает с постели, и я по-прежнему не могу его перевезти к себе.
Друзья сочувствовали Уильяму, но навещать Эдмунда, впрочем, не рисковали. Почти у каждого в семье были заболевшие, и не у всех были такие средства, как у Шекспира, для должного лечения родных.
Но сам Уильям бывал у брата каждый день. Он сидел у его постели и понимал с сожалением, что помочь ему ничем не может. Врачи сменяли друг друга, прописывали какие-то отвары, не разрешали проветривать комнату, чтобы больного еще больше не продуло, запрещали перевозить его в другой дом, цокали языками, глядя на пылающее от жара лицо Эдмунда, и привычно качали головами.
Тридцатого декабря Уильям, как обычно, купил себе немного еды и отправился к брату. Эдмунд практически ничего не ел, но Уильям и ему покупал то, что советовали врачи и сиделка. Приближаясь к дому, он увидел церковную лавку с рождественскими украшениями и решил зайти внутрь. Уильям купил целый пакет красивых игрушек и, довольный, пошел дальше.
Через пару часов комната Эдмунда приобрела праздничный вид. Уильям, никогда не украшавший свое жилище к празднику и относившийся к этому процессу скептически, довольно посмотрел на то, что у него вышло.
— Получилось неплохо, Эдмунд, — обратился он к брату, — видимо, сказывается опыт
Уильям поправил на Эдмунде одеяло и вдруг заметил, что рука брата стала холодной. Сначала он было подумал, что жар спал и наконец-то Эдмунд пошел на поправку. Но буквально через минуту Уильям посмотрел на его лицо и с ужасом обнаружил, что брат мертв.
Вызванный врач развел руками:
— Ничего сделать нельзя. Он умер. Знаете, немногие смогли пережить эту зиму…
Звон погребального колокола долго отдавался в его ушах. На похороны пришло много народу: все друзья Уильяма, все актеры театра не могли не поддержать друга в его горе. Но Уильям никого не видел вокруг. Он вспоминал тот недолгий период времени, когда они жили с братом в Лондоне, часто виделись и подолгу беседовали друг с другом. Ему казалось, что однажды что-то похожее он уже пережил. Когда умер сын, Уильям тоже сожалел о том малом количестве времени, которое им было отведено провести вдвоем.
Лондон грустил вместе с ним: свинцовые тучи закрыли небо, бывшее обычно в морозные дни голубым и чистым, редкие снежинки таяли на лицах людей, превращаясь в слезы.
«Что осталось у меня в жизни? Маленький сын, Мэри и дочери в Стрэтфорде. И это все, — подумал Уильям печально, — о чем я мечтал в молодости? О славе, об успехе? Зачем? Теперь понятно, что мечтал я не о том. Близкие люди живут вдалеке от меня, я не могу общаться с ними каждый день столько, сколько хотел бы. Эдмунд приехал, скрасил последние месяцы своим пребыванием в Лондоне и ушел, оставив меня сокрушаться по поводу его ранней смерти».
Снег пошел сильнее. Люди, собравшиеся на похороны, стали расходиться. Уильям стоял, не трогаясь с места. Он не ощущал холода, лишь одиночество окутывало его своей тонкой, но прочной паутиной. У Уильяма перед глазами вспыхивали сцены из спектаклей, ему слышались аплодисменты зрителей.
«Выдуманный мир, в который я пытаюсь втянуть Мэри. Выдуманный мир никому не нужных, несуществующих страстей. Грим, скрывающий истинные чувства, ненастоящие слезы, неискренний смех, заученные слова. Ни одна трагедия не закончится так жестоко, как в жизни. А комедии в жизни просто нет места».
— Уильям, — Ричард Филд тронул друга за рукав, — пойдем. Марта нас ждет дома с ужином. Надо проводить Эдмунда как следует. Да и тебе нельзя сейчас оставаться одному. Пошли, — он слегка подтолкнул друга вперед, поддерживая за руку.
— Рич, думал ли ты ребенком о смерти, — спросил Уильям, остановившись, — думал ли ты, кто уйдет первым, кто вторым? У меня умер сын, теперь Эдмунд. Оба — намного младше меня. Почему мне отпущено больше времени?
— Видимо, тебе есть еще что сделать, — задумчиво произнес Ричард, — Господь считает, что тебе уходить рано.