Шелест алой травы
Шрифт:
— Ты опоздал! — сказал он. — Где та женщина?
— Она мертва, — бесстрастно ответил Ублюдок. — С этого дня вот она займёт её место.
Он подтолкнул меня вперёд.
— Ребёнок? — сначала я испытала к медику чувство благодарности. Впрочем, оно быстро пропало. — Она сможет выдержать?
— Это дочь той женщины. У неё та же самая способность.
Я пыталась убежать, но рука Ублюдка быстрее молнии мелькнула в воздухе и схватила меня за запястье. Несмотря на мои крики и сопротивление, он передал меня медику. Тот ухватил меня с той же безжалостностью и потащил к раненным.
— Мы позволяем тебе остаться, потому
Я стану сильной. Я выживу. Я убью его. Убью их всех.
Только мысли о мести позволили мне пережить этот вечер. Множество забинтованных мразей, чьи лица я не запоминала, кусали меня, высасывая из меня жизнь и здоровье. Но мне было всё равно. Равнодушными глазами я наблюдала, как кожу мою покрывают шрамы, как люди, стонущие и умирающие, благодаря моему дару-проклятью становятся на ноги. Я желала им лишь сдохнуть. Но когда это мои желания исполнялись?
Когда я вышла их госпиталя, землю покрывал снег. Усталая и опустошённая я брела домой, почти не ощущая холода. Но Ублюдок, как всегда, был тут как тут.
— Ты можешь идти в дом своей матери. Но с завтрашнего дня ты будешь являться в госпиталь, даже если никто за тобой не придёт.
*
Дни сливались в недели, недели в месяцы. Каждый день я послушно приходила в больницу. Каждый день заканчивался множеством укусов. Раненные и забинтованные люди кусали, кусали и кусали меня. Мне было всё равно. Все мои планы на месть, все мои желания и устремления сменились бесконечной усталостью и апатией. Я поняла, что не могу сделать ничего. И я не пыталась.
Иногда мне в голову приходила мысль: как наивна я была, когда цеплялась за ненависть, давала себе обещания отомстить, найти способ убить тех, кого так ненавидела. Моя маска безразличия сменилась настоящим равнодушием, полной беспросветной тоской и безнадёжностью.
Когда меня взяли в программу шиноби, в моей душе забрезжила надежда. В голове даже мелькнула мысль, что меня чему-то обучат, я стану кем-то иным, а не одним из приборов госпиталя, волшебным дзюцу, позволяющим ирьёнинам скрыть собственную никчемность. Это было большой ошибкой.
Меня учили бегать. Изматывающие кроссы и рывки. Сбитое дыхание и разрывающиеся лёгкие. Мне нельзя было отставать от других генинов, ведь им может понадобиться моя чакра, чтобы снять усталость. Им нужна будет живая полевая аптечка, чтобы залечить раны. И для этого мне не нужны были дзюцу, не следовало уметь метать кунаи и сюрикены, уметь выживать и охотиться. Мне просто нужно было быть рядом. При этом мои обязанности в госпитале никто не отменял.
Единственным отличием в моей жизни было то, что я краем глаза видела тренировки других генинов, подмечала стойки и ката тайдзюцу, способы, которыми кидали кунаи. Вечерами, падая от усталости, в тесной одинокой хибаре я отрабатывала всё, что смогла запомнить, пыталась обрести каждую крупицу силы, но я видела, какая бездонная пропасть отделяет меня от даже самых слабых генинов.
Когда меня впервые взяли за пределы деревни, мне показалось, что в жизни что-то изменится. Что будет хоть немного, но по-другому. Наивная! Изменились лишь декорации, но суть осталась прежней. С циничным рационализмом вышестоящими чинами было решено, что гораздо эффективнее не дожидаться транспортировки раненных в госпиталь. Выживаемость повысится, если живую аптечку по имени Карин отправить сразу на поле боя. То, что мои руки покрывались новыми шрамами не в чистоте больничных палат, а в отдалённых уголках Куса но Куни, ни капли не утешало.
Дни складывались в недели. Недели в месяцы. Месяцы в годы. Я чувствовала, как безнадёжность и апатия разъедают душу. Как однообразие происходящего отупляет меня, делает бездумной и покорной. Позволила этим чувствам застыть на моём лице. Но где-то в глубинах моей души клокотала чёрная ненависть, всепожирающее пламя которой не давало забыть себя, остаться безучастной, окончательно сдаться. Почти потеряв надежду, я всё-таки ожидала своего шанса. И когда Ублюдок в очередной раз возник передо мной в коридорах госпиталя, по его чакре стало понятно — что-то произошло. Грядут перемены.
— Вышестоящие лица решили оказать тебе честь, позволить принять участие в следующих экзаменах чунинов.
— Меня?
Девочка без каких-либо умений и талантов будет участвовать в экзамене на чунина? Это было так нелепо, что будь я нормальным человеком, то не смогла бы сдержать смех.
— Этот экзамен демонстрирует силу Скрытых Деревень с помощью способностей их генинов. Это считается симуляцией настоящей войны, в которой сразу становится понятно, кто чего стоит. Мы не можем себе позволить проиграть. Ты будешь членом ячейки из трёх генинов. Твоим долгом будет поддерживать двух других на пике сил. Тебе оказана честь! Куса позволила такому чужаку как ты представлять её интересы. Никогда этого не забывай! Команда должна показать хороший результат, позаботься об этом!
— Хорошо! — ответила я, опустив головы. Мои глаза были прикрыты, чтобы он не увидел ту ненависть, что вновь взметнулась в них неудержимым огнём.
========== Глава 2 ==========
Коноха была огромной, шумной и беззаботной. Пусть я и не покидала гостиницы, где нас поселили с Засранцем и Говнюком, но брошенный мельком взгляд давал беглое представление. Я не могла не поражаться, насколько эта деревня отличалась от того места, где я прожила всю свою жизнь. Я ненавидела Коноху за её огромный размер, за причудливую архитектуру, за лица Хокаге на скале, за шиноби, за жителей, за гражданских. За то, что экзамены проходят именно здесь.
Когда настал день экзаменов, мы с «командой» направились в местную Академию, в кабинет 301. Я шла, украдкой глядя по сторонам, оглядывая необычных шиноби других деревень. Поражалась одинаковым, похожим на пижамы, костюмам генинов Аме и их дыхательным маскам. Удивлялась странным шиноби новой деревни Ото. Изумилась, насколько свирепа и безумна чакра у красноволосого паренька из Суны, у которого на лбу, словно в насмешку, был вытатуирован иероглиф «любовь».
Говнюк пытался пройти через двух генинов, которые не пускали в кабинет 301. Гендзюцу, наложенное на дверь, я почувствовала давно, но как сказать своим ублюдочным напарникам об этом, чтобы не выдать свои способности, не имела ни малейшего понятия. Дёрнув за руку Засранца, я сказала ему, что мы находимся на втором этаже и, если нумерация помещений хоть сколь-нибудь напоминает Кусу, то эта дверь — просто приманка. Того, что она рассчитана на таких идиотов как они, добавлять не стала.