Шелихов. Русская Америка
Шрифт:
— Он нас, Кильсей, живьём съест, — сказал управитель, — выкажи мы хотя бы и в малом слабину.
— Да-а-а, — протянул Кильсей, подумав, — похоже.
— Не похоже, а точно, — отрезал Баранов, — оттого я и жму изо всех сил. К осени непременно надо, чтобы крепостца стояла и городок был. Хоть в лепёшку разбейся.
На том разговор они закончили, и Кильсей с того вечера погнал на строительстве, как и управитель, а может, и круче. В ум вошло мужику, что слабина в их деле горем может оборотиться.
На утро начали копать тайный ход к заливу. Мужиков для
На третий день, спустившись в тайный ход, Александр Андреевич услышал разговор ватажников. Они не видели управителя за кривым, как колено водосточной трубы, поворотом.
— Ну, попали мы чёрту в зубы, — сказал первый голос.
Баранов не стал бы ждать продолжения разговора, не в его это было правилах, но у поворота, при свете факела, увидел — стойка крепления треснула, и управитель остановился, прикидывая, как её поправить.
— Намаешься, — продолжил голос, — всё одно что на барщине. А на кой хрен в этом ходе горбы ломать?
Мужик закашлялся трудно, надсадно. Чувствовалось — кашель раздирал грудь.
Баранов, подняв факел, хотел было вышагнуть из-за поворота, и тут второй голос — басистый, крутой — возразил закашлявшемуся мужику:
— Зря ты, Никифор. Тебя не силой сюда звали. Да и ход роем мы своего сбережения для... Чего жаловаться? А то, что трудно? Так оно, почитай, нет работы без труда. Шаньги сладкие с приятностью только жуют.
Баранов по голосу узнал говорившего. Был это густобровый, с жёсткой, что проволока, чёрной бородой иркутянин. «Хорошо говорит, — подумал управитель, — лучше не скажешь».
Поднял факел, вышагнул из-за поворота, будто не слыша разговора, озабоченно сказал:
— Крепь за углом треснула, — кивнул чернобородому, — добеги до Кильсея, леса хорошего сюда мигом.
— Выдюжит крепь, — возразил тот, но Баранов настоял:
— Нет, нет, — повторил, — тут лес надо надёжный. Сбегай. — Взял лопату. — Я поворочаю за тебя.
Мужик перелез через наваленные горой неподъёмные камни, нырнул в темноту.
Баранов укрепил в стене факел, повернулся к расчищавшему проход мужику, спросил:
— Кашляешь? Давно это у тебя?
Тот не ответил.
— Ты вот что... Вечером ко мне зайди. Настой дам травный, отмякнет в груди.
Мужик поднял лицо и посмотрел на Баранова, но управитель уже долбил лопатой в стену. Из-под лопаты сыпалась земля, и пыль заволакивала ход, пригашая свет факела. Пламя начало мигать, гаснуть. Баранов откачнулся от стены, опустил лопату.
— Нет, — сказал, — так негоже. С такой работой к берегу не пробиться. Задохнёшься.
В глубине прохода, в темноте, послышались голоса.
Баранов поставил лопату к стене, взялся за факел, высветил свод. Увидел: над головой клубилась пыль. Факел чуть не погас.
Из темноты выступил Кильсей. Спросил:
— Чего тут? Андреевич, дерево даём самое лучшее.
Баранов высвечивал свод. Лицо его в неверном свете выглядело сосредоточенным.
— Андреевич, —
— Постой, — ответил Баранов, и только опустив факел, сказал: — Плохо дело, так не пойдёт. — Показал на груду камней: — Садись.
Присели, ожидая, что скажет управитель. Пыль спускалась со свода, хрустела на зубах, ложилась на лица.
— Надо колодцы пробивать, — сказал Баранов, — они дадут воздух. Дым, пыль вытягивать будут.
Чернобородый иркутянин задрал голову, посмотрел на свод.
— Это дело, — сказал, — как мы раньше не доглядели. Сподручней будет.
— Рухнет свод, — возразил Кильсей.
— Не рухнет, — неожиданно возразил мужик со слабой грудью, — в Знаменском монастыре, в Иркутске, так же вот ход тайный рыли, и через каждые двадцать сажен продушины пробивали. Ничего, держало.
Баранов поднялся на ноги.
— Решено, — сказал, — закончив ход, отдушины завалим. — Повернулся к мужику, сказавшему о Знаменском монастыре, похвалил: — Молодца, соображаешь. А то — барщина, барщина...
Мужик понял, что управитель слышал его разговор, но промолчал.
— А вечером зайди, — сказал ему Баранов, — непременно зайди. Дам траву, полегчает. — И оборотился к Кильсею: — Поставь пяток мужиков колодцы бить. Время не ждёт.
Управитель вылез из тайного хода, обдёрнул разорванную о камни полу камзола, остановился, расставив ноги. Перед глазами, после подземельной темени, клубилась чернота, но отвалило ослепление, и взору открылся залив, во всей широте выказались строящиеся крепостца и город. Теперь вовсе отчётливо проступили будущие улицы, площадь, бастионы и форты. Увиделись причалы, и легко домыслить было стоящие у пристани галиоты, белые паруса шныряющих по заливу лодей. И Баранов увидел и паруса, и лодьи... Незаметно, исподволь, но он, купец каргопольский, поднял житьё россиян на новых землях ступенью выше. Трёхсвятительская крепостца, что ни говори, а игрушкой была в сравнении с разворачивающимся на берегу Чиннакского залива городком. Но даже не в размерах была суть. Здесь, в Чиннакском заливе, явственно обозначилось: за крепостцой и городком не купец, как за зимовьем, стоит, но держава. Баранов теперь был уверен: городок и крепостцу, которую вскоре назовут Павловской, к осени они построят.
...Никогда не было так ясно небо над Северо-Восточной компанией, никогда не поддувал так ветер в её паруса, и — главное — не было у неё таких матросов, что ныне стояли на вантах и могли даже под шквалом вести судно по курсу. Однако в глубоком трюме скользящего по волнам галиота компании объявилась пробоина, о которой не знал пока Баранов, да и Шелихов.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Ясский мир был подписан. Турция признала присоединение Крыма к России и новую русско-турецкую границу по Днестру и Кубани. В Питербурхе победу отпраздновали с подлинным триумфом, и императрица, утомлённая поздравлениями, отправилась в загородную резиденцию Саари-сойс.