Шелихов. Русская Америка

Энциклопедический словарь

Изд. Брокгауза и Ефрона

т. LXXVII. СПб., 1895 г.

ЕЛЕХОВ (Шелихов) Григорий Иванович (1747—1795) — известный исследователь Сибири. Небогатый рыльский мещанин, Шелехов отправился искать счастья в Сибири и уже с 1776 г. стал отправлять свои суда в Тихий океан. В одну из таких поездок, начальствовавший над его судном штурман Прибылов открыл группу островов, названных его именем, и вывез оттуда громадный груз: 2000 бобров, 40 000 котиков, 6000 голубых песцов, 1000 пд. моржовых клыков и 500 пд. китового уса (всё это было добыто в течение 2 лет 40 русскими). Шелехов поставил себе целью удержать за Россией новооткрываемые острова и земли. В 1783 г. он сам отправился на трёх кораблях, построенных на собственной верфи, близ Охотска; в следующем году прибыл к острову Кадьяку, самому большому из прилежащих к Америке, и успел завести мирные сношения с туземцами и учредить для них русскую школу. По поводу этого путешествия, Шелехов лично представил сибирскому генерал-губернатору Якоби красноречивое донесение, в котором преувеличивал свои подвиги и число обращённых им в христианство туземцев. Одновременно с представлением Якоби, он сам отправился в С.-Петербург и получил похвальную грамоту и 200 000 руб. из Коммерц-коллегии (вместе со своим товарищем). В последующие годы он продолжал посылать к берегам Сев. Америки свои суда и основал селение в Кенайской губе. В 1793 г., по его ходатайству, была отправлена на остров Кадьяк духовная миссия и послано несколько десятков ссыльных ремесленников и хлебопашцев для заведения ремёсел и земледелия. Вскоре после смерти Шелехова, ввиду неблагоприятно отзывавшейся на туземцах и даже некоторых пушных зверях деятельности отдельных промышленников, была учреждена «Российско-Американская компания» (1799). В 1903 г. ему в г. Рыльске сооружён памятник. Соч. Шелехова: «Странствование российского купца Гр. Шелехова в 1783 г. из Охотска по Восточн. океану к Америк. берегам» (СПб., 1791); «Российского купца Гр. Шелехова продолжение странствования по Восточному океану к Американским берегам в 1788 г.» (СПб., 1792); «Российского купца, именитого рыльского гражданина Гр. Шелехова первое странствование с 1783 г. по 1787 г. из Охотска» (СПб., 1793), «Путешествие Гр. Шелехова с 1783 по 1790 гг. из Охотска» (СПб., 1812).

з сеней фортины виден был край стола и сидящий за ним человек. Длиннополая поддёвка из тонкого сукна выдавала в нём купца, но бритое лицо свидетельствовало скорее о том, что человек этот служивый, царский. Вдруг он качнулся вперёд и стукнул кулаком по столу, как это делают сильно изумившись:

— Ишь ты, курица тебя ешь!.. А нам-то, дуракам, и неведомо...

В сенях зашлёпали лаптёшки. И двое половых — лица в сторону воротя, чтобы паром не обдало, — толкнули дверь в залу и впёрли блюдо с пельменями. Блюдо — цветное, в алых петухах, — как доброе корыто. Пельмени — белым сугробом.

В зале сидело более сотни мужиков. С бородами лопатами, что и не разгребёшь, и так — клинышком, только что отпущенными. В матёрых бородах проскакивала солью седина. Бороды клинышком — как шёлковые. Волос блестит от молодого задора.

Лица, лица, глаза бойкие. Армяки, становые кафтаны, опашни с узкими рукавами, ферязи. Людно, но ни суеты, ни шуму, гвалту или непотребного крику не слышно. Народ в фортине серьёзный собрался.

Половые — бойкие, мордастые — начали обносить стол пельменями.

Ближе к бритому человеку — степенно, в чистых армяках — сидели крепкие парни с волосами, подвязанными ремешками. С ложками не торопились, говорили негромко, сильно нажимая на «о».

— Соль-то подай. Вона солоница-то...

Длиннолицые парни с льняными головами. Вид и говор их сказывали без сомнения — это кровные устюжане. Известно — люди из города этого славного по корабельному мастерству великие доки, а дело это тонкое, чистое и требует степенности.

Устин — старший из устюжан — сидел смирно, как и его парни. Волосы, смазанные льняным маслицем, лицо спокойное. Весь вид его говорил: этот всегда помнит, что рубль с копейки разменивать начинают, а человек убывает со словом, не к месту сказанным.

Напротив устюжан иные сидели мужики. Таёжные проходцы. Народ в плечах пошире, поприземистее. У многих в бородах поблескивали пеньки зубов, изъеденных цингой. Такой, знать, по речкам путаным, по звериным тропам, по топким болотам немало походил. Всякого повидал, да со всячинкой. И коли пугнёшь такого, не спужается, а как бы ещё и самому не сконфузиться. Мужики из тех, что в опасном случае не дают спуску.

Среди таёжников особливо один выделялся: детина саженный и в плечах не узкий. Лоб чёрной тряпицей перевязан. И не надо было гадать — под тряпицей катом припечатанное клеймо.

Дальше, за столом, всё тоже осколочки — по виду — не сосуда божественного, мирром душистым наполненного. Людишки без жирку под кожей, солнцем и морозом калённые. Глаза блестящие.

Битый народ, тёртый, клятый, мятый да валяный. Да и какому бы здесь народу быть? Фортина-то стояла над причалом города Охотска. Городок же этот — известно — далеконько заброшен, к морю крайнему, называемому Ламским. По доброй воле сюда мало кто приходил. Поди попробуй доберись, не одни лапти изобьёшь. Да что лапти? Ежели зимой добираться, лесной зверь заломает. В студёную пору он лют. Летом гнус сожрёт или в болотной трясине утонешь. Тоже не сладко. А реки, таёжные быстрые ручьи, мари? Попытай счастья — перепрыгни.

Ямины эти тундровые — мари — сверху травкой зарастают. Травка хороша, зелена, сочна. Ну, прямо райский лужок. Иди — страха нет. Но до середины доберёшься, и земля под тобой разверзнется. А под ней стынь, льдистая каша. Побарахтается, побарахтается мужичок в ямине и успокоится. Да оно можно и не барахтаться, без пользы себя надрывать. Колом на дно иди. Из мари, почитай, никто не выбирался.

Людишек на окаянную эту землю чаще царские солдаты пригоняли. Да в кандалах, да с ошейником кованым, железным, со спицами, торчащими на четыре стороны. Так-то, считали, вернее дотопают, сердешные. Не сорвутся. А ошейник ещё морозом прихватит, инеем изукрасит. Железо шею жжёт. Ноги не задержишь, поспешишь. А солдаты — что ж? У солдата служба. Прикажут — он ружьё на плечо — и:

— Ать, два!

Давно ведомо — служивый и из топора щи наваристы и густы сварганит. Что уж ему дальние земли, трескучие морозы, хляби бездонные? По приказу солдат дойдёт куда хочешь.

О городке Охотске даже в просвещённом Питербурхе ежели у чиновника какого спросить, то он круглыми глазами глянет, ресничками белёсыми поморгает и, лицо прикрыв меховым воротником, шмыгнёт в улицу, поспешая на службу. Только и увидишь его.

Можно у франта, какие по Невскому завсегда фланируют, спросить об Охотске. Франт этот с необыкновенной лёгкостью выскажет мнение и о том, где что случилось, и как это произошло. Но об Охотске и франт ни гугу. А ежели и скажет, то лишь из чистого своего всезнайства: «А... Городишко этот... Там где-то», — и махнёт рукой вяло не то на восток, не то на север, а то и вовсе на юг или запад.

Да что испуганный начальством чиновник, что франт? У президента Коммерц-коллегии графа Александра Романовича Воронцова спросите, и он навряд ли многое скажет. А ему-то по чину положено знать больше, чем другим может быть известно.

У Александра Романовича кони хороши. Ах, кони! Вороные, как смоль. У коренника грудь — крепостная стена, глаз ал. Глянет — зверь, да и только. У пристяжных — лебединые шеи. А ход, ход какой! По улице летят — толь и слышно:

— Пади! Пади!

За возком игольчатый снег вихрем.

Дворец у Александра Романовича роскошен, на острове Березовом, построенный бессмертным Варфоломеем Растрелли. Величественный портал, колонны, как свечи литые ярого воска. Ещё и хозяина не увидев, невольно голову склонишь, в груди трепет всепокорнейший почувствовав перед власть предержащими. Мастера старые знали, как дворцы строить: только глянешь, и в ум войдёт — и подл, мол, ты, и мелок-де, да и вообще куда прёшь, сукин сын? Сдай подобру назад.

Но слишком много вёрст пролегло между дворцом питербурхским и городом Охотском. Так много, что и с высокого крыльца не разглядеть. И кони хоть и бойки у графа Воронцова, а не доскачешь.