Шелковые нити
Шрифт:
– Джоанна! – крикнул Грэм и закашлялся.
Из-за двери донесся ее голос, едва различимый из-за рева пламени.
– Грэм?
– О Боже, Джоанна! – Она жива!
– Грэм, уходи! Ты не можешь помочь нам.
– Нет! Я не оставлю тебя!
Еще одна потолочная балка рухнула на пол прямо перед ними – с грохотом, снопом искр и дождем из горящей соломы. Грэм отпрянул назад, морщась от жара.
Три рухнувшие балки преграждали ему путь и дверь – закрытая, но, дай Бог, незапертая. И конечно, огонь, лизавший дверь, стены и эти балки. Если ему удастся проникнуть
– Вы погибнете, – сказал Томас.
– Скорее всего. – Но Джоанна будет жить. И Ада тоже, однако, Грэм сосредоточил все мысли на Джоанне, черпая в этом силу. Он сможет сделать это. Он сделает это. Ради нее.
Он вздохнул, собираясь с духом, но только закашлялся.
– У вас ничего не выйдет, – сказал Томас. – Из-за боли, когда огонь примется за вас.
– Я должен попытаться! – крикнул Грэм. – Там Джоанна!
– Знаю. – Томас снял свою соломенную шляпу и бросил ее вниз. Затем решительно повернулся к пламени и натянул на голову капюшон.
Грэм схватил прокаженного за плечо:
– Что ты…
– Я не чувствую боли – ни в руках, ни в ногах.
– Но, Томас…
– Я слепну, Грэм, – сказал тот так тихо, что Грэм с трудом расслышал его.
– Томас… Прокаженный улыбнулся:
– Пожелайте мне Божьей помощи. Грэм сжал плечо Томаса.
– Помоги тебе Боже, дружище.
Томас помедлил, но только на мгновение, прежде чем броситься в огонь и дым.
Не в силах смотреть, Грэм зажмурился и перекрестился. Он слышал звук ударов и шипение искр. Открыв глаза, он увидел, что Томас убрал с пути первую горящую балку. Затем схватился за вторую голыми руками.
– Иисусе! Томас! Плащ Томаса загорелся.
– Томас!
Пламя лизало ноги Томаса, поднимаясь вверх. Он отбросил балку и взялся за третью…
Грэм молился, глядя, как Томас, плащ которого превратился в горящие лохмотья, дернул за дверь… Та открылась. Томас ввалился в спальню, как живой факел, срывая с себя остатки горящего плаща, но остальная его одежда уже была охвачена пламенем, как и его волосы…
Раздался женский крик, и Грэм увидел сквозь дым и пламя две темные фигуры, скорчившиеся на полу посреди горящей соломы и углей, сыпавшихся сверху. Они прикрывались одеялом, которое держали над собой. Когда Томас рухнул на пол, Джоанна вскочила и набросила на него одеяло.
Грэм набрал в грудь дымный воздух, заслонил лицо локтем и заковылял через горящую лестничную площадку, сожалея, что не может бежать. Его спину и руки опалило огнем, и к тому моменту, когда он оказался в спальне, его рубашка горела. Он сорвал ее с себя и отбросил в сторону, радуясь, что его толстые рейтузы не успели загореться.
– Грэм, твои волосы! – Джоанна сдернула свою вуаль и принялась хлопать ею по голове Грэма.
Раздался треск ломающегося дерева, за которым последовал грохот, когда в дальней части спальни обрушилась вначале одна, затем вторая потолочные балки. В воздух взлетел сноп раскаленных искр, жаля голые плечи Грэма.
– Нужно выбираться отсюда! – Лихорадочно оглядевшись он увидел у стены узкую кровать, не
– Томас не может идти! – воскликнула Джоанна. – И Ада тоже.
– Я смогу, – отозвалась Ада слабым голосом, поднимаясь на ноги. Она выглядела невероятно юной и хрупкой, но очень решительной.
– Джоанна, помоги Аде, – велел Грэм, заворачивая безжизненное тело Томаса в одеяло. – Я позабочусь о Томасе.
– Оставьте меня, – простонал Томас. Лицо его почернело и было покрыто волдырями, волосы сгорели.
– Не могу, дружище. – Взвалив Томаса на плечо, Грэм пропустил вперед Джоанну и Аду и двинулся вслед за ними по матрасу, проложенному через лестничную площадку, и вниз по ступенькам. Сзади раздался оглушительный грохот от рушащихся перекрытий. Крыша обвалилась.
Добравшись до последнего пролета лестницы, они услышали голоса. Передняя дверь была распахнута настежь, и несколько мужчин, живших по соседству, заливали огонь ведрами с водой.
Мужчины помогли им выбраться наружу, где они повалились на щербатую каменную мостовую, хватая ртом свежий воздух. Томас лежал неподвижно, как покойник, только хриплое дыхание, приподнимавшее и опускавшее его грудь, указывало, что он еще жив.
Мимо пробегали мужчины с ведрами воды, перекрикиваясь друг с другом. Среди шума и суеты, царивших вокруг, Грэм притянул Джоанну в свои объятия, дрожа от прилива эмоций, сжимавших его горло.
– Я так боялся за тебя, – прошептал он в ее волосы – О Боже, я…
«Я люблю тебя, – трепетало на кончике его языка. – Так сильно, что даже страшно».
Но он знал, что не должен произносить вслух того, чего не вправе чувствовать. Ему нечего предложить Джоанне, нечего обещать. Признаться ей в своих чувствах в данных обстоятельствах значило бы уступить собственному эгоизму и, в конечном счете, сделать несчастными их обоих.
Сознание, что она имеет право знать правду о Филиппе и Оксфордшире, тяжким бременем лежало на его совести. Честь обязывала его рассказать ей все без утайки, но Грэм сомневался, что у него хватит духу сделать это. Менее болезненно – и более постыдно – было бы написать ей письмо потом, когда он вернется в Нормандию.
Джоанна прошептала что-то, уткнувшись в его плечо, почти неразборчивое из-за окружавшего их хаоса. Было ли это признанием в любви, или ему послышалось то, что он жаждал услышать вопреки здравому смыслу, он не знал.
Грэм ничего не ответил, лишь прижал ее крепче в тщетной надежде удержать навеки.
Прогуливаясь по центральному проходу огромного зала, где располагались ряды торговцев шелком, пустынные в это время дня, Рольф Лефевр почувствовал запах дыма.
Это был довольно обычный запах для Лондона, плотно застроенного домами с соломенными и тростниковыми крышами, которые легко воспламенялись. В сухую погоду и при сильном ветре пламя могло с бешеной скоростью распространиться по городу, уничтожая целые кварталы, прежде чем его удавалось обуздать.