Шелковый путь
Шрифт:
Дрогнул, сразу набух кровью «заячий альчик» на лбу Иланчика Кадырхана. Никак не ждал он такого ответа от юноши. «Да-а… Гумбез Сарай скрывает в себе немало тайн, его подземные комнаты полны сокровищ, а по хранилищам бродят в длиннополых чапанах познавшие все науки мудрецы. Книгам здешним и вовсе цены нет. Одно перечисление их названий займет столько времени, сколько необходимо, чтобы зарезать и расчленить на части туши трех верблюдов. Это здесь хранятся древние тюркские летописи, обтянутые бараньими шкурами; надписи на пожелтевших от времени лопатках быков, арабские дастаны, киссы [9] , написанные на светлой коже куланов; индийские книги, украшенные рыбьей чешуей; тюркские инжили, назарейские свитки, вязь на бересте северных народов, иудейские письмена, камни, исписанные непонятными, забытыми знаками; папирусы фараонов из страны Миср, глиняные плитки из стран Ирака и многое другое. Есть книги, громадные,
9
Поэтические сказания религиозного характера.
10
Первоначальная мусульманская грамота.
Бывало, раскрывали они громоздкие священные книги, наблюдали движение небесных тел и предсказывали: «А в таком-то году неслыханная беда нагрянет, по щетки коням прольется людская кровь. В таком-то году обрушится босоногий жуткий джут [11] , люди с голоду начнут поедать змеиные яйца». И часто сбывались эти недобрые пророчества…
Думая об этом, Иланчик Кадырхан чувствовал, как кровь приливает к голове и охватывает его странная грусть. Он испытывал и тайную гордость, и волнение, и безмерную свою ответственность перед памятью предков и за будущее потомков.
11
Джут — бескормица, мор.
«Значит, этого юного поэта влекут древние книги…»
Кадырхан запахнул полы своего длинного вышитого золотом и отделанного парчой чапана. Под густыми бровями блеснули на мгновение два живых огонька.
— Пусть исполнится твое желание, юноша!
Было это по хиджре в шестьсот четырнадцатом году в месяц Раби-ахир, по кипчакскому летосчислению в год коровы в месяц кукушки, по юлианскому календарю в апреле одна тысяча двести семнадцатого года.
2
Совсем по-другому выглядел сегодня знаменитый Гумбез Сарай — краснокирпичный дворец с огромным голубоватым куполом, похожий чем-то на кипчакскую юрту. Широкие ворота были открыты настежь, белокаменные лестницы натерты до блеска. Под лучами солнца ослепительно сверкали цветные изразцы. Над главным порталом спокойно взирали на мир узкие высокие окна. Чуть колыхались полупрозрачные тонкие занавеси. По дворцу гулял вольный прохладный ветерок. Из полноводной реки Арысь и запруды святого Кишкиша двумя подземными водопроводами из жженой глины день и ночь поступала вода в большой хауз перед дворцом. Разноцветными струями била вода из фонтанов — из пасти бронзового тигра, из острой, высоко вздернутой морды гончей, из жемчужных глаз каменного дракона. Живая радуга над хаузом радовала глаз.
Гумбез Сарай — чудесное творение древних зодчих, чьих имен никто не знает. Снаружи дворец облицован глазурованными изразцами — каждый гяз [12] другой окраски. В течение дня много раз меняется это причудливое многоцветье. Орнаменты тянутся до самого купола, тщательно выкрашенного широкой полосой понизу редкой краской под цвет кобыльего молока. Веками не тускнеет эта изумительная краска, сохраняя купол и главный минарет от разрушительного действия времени. На стенах дворца, расписанных непонятными иероглифами и диковинной вязью, днем играет мираж и ночью любуется своим отражением луна. Ниже к земле узоры становятся все шире, орнамент ложится затейливей, у основания арабскими буквами выложены слова кипчакской походной песни. Фундамент дворца кругл. Так и напоминает Гумбез Сарай воздушный сказочный замок. Словно на высоком зеленом холме юная невеста сбросила свое прозрачное, украшенное перьями филина саукеле [13] . А девяносто три каменные опоры, поддерживающие купол, кажутся девяноста тремя воинами, поднявшими на богатырских пиках тот дивный девичий головной убор.
12
Мера длины,
13
Древний головной убор невесты, украшенный драгоценными камнями, узорами и рисунками.
Поэт, не скрывая восторга, разглядывал Гумбез Сарай. Медленно идущий рядом с ним Иланчик Кадырхан молчал, не желая отвлекать юношу от возвышенных дум. Пусть приобщится к новой жизни. А Хисамеддин думал о своем.
Если приглядеться внимательней, то узоры, выложенные из цветных кирпичей, напоминают то плывущие по небосводу облака, то распластавшегося для прыжка тигра. Знающие люди рассказывают, что кирпичи завезли сюда с берега Инжу. Тех, кто делает их, называют кышкерями — кирпичниками…
Кышкери составляют самостоятельный род сунак, издревле занимающийся этим скромным древним ремеслом. В корне самого слова «сунак» заключен смысл «богатый водой», «обитающий у воды». Из поколения в поколение сунаки копают ямы, месят глину, льют кирпичи. Поджарые, насквозь прокопченные солнцем, в одних до колен закатанных холщовых штанах, круглый год не расстаются с кетменем — мотыгой, — такими их увидел и запомнил Хисамеддин. Они необыкновенно выносливы и сильны. Постоянный тяжелый труд закалил их необычайно. Лить кирпич — дело очень непростое. Они готовят его из особой местной глины, точнее, суглинка, которым так богаты берега Инжу. Сначала вязкую желтоватую глину сгребают в огромные кучи, потом понемногу сбрасывают ее в широкие ямы, добавляют козью щетину и размешивают с кобыльим молоком. Потом по этому месиву прогоняют взад-вперед несколько косяков коней. Под их копытами образуется упругая, плотная масса. Из нее льют плоские кирпичи: аккуратные, небольшие, с ладонь. Кирпичи обжигают на углях саксаула, а перед этим долго сушат под раскаленным солнцем. Так появляется темно-красный, цвета крови, знаменитый отрарский кирпич, который не разбивается о камень, не растворяется в воде, не крошится от времени. Такой кирпич прочен, как скалы Каратау, перед ним отступают и гнев и ярость. Сами кышкери-сунаки испытывают прочность своего изделия ударом тяжелого меча.
Именно из таких кирпичей мозолистыми руками искусных каменщиков и был выстроен величественный Гумбез Сарай. Наместник Отрара и юноша поэт молча смотрели на дворец. Вдруг взгляд Кадырхана упал на нижние ступени. Из дворцового подземелья, карабкаясь, точно черный жук, поднимался старик визирь. Слабые ноги его подкашивались; оступившись, он едва не упал. Вздрагивала белая длинная борода; конец необъятной чалмы волочился где-то у ног. Старик был суеверен; то, что он споткнулся, явно предвещало беду, и визирь что-то бормотал про себя, может быть, молился, а взобравшись наверх, склонился в низком поклоне. Поймав взгляд повелителя, он тихо молвил:
— Да продлит аллах царствование твое, Кадырхан! К твоим стопам припадают и жаждут увидеть твой светлый лик купцы Хазарии, путешественники из западного государства Кыйев [14] , почтенный купец из дальнего Новгорода, посол страны уйгуров со своим требованием, гонец в медвежьей шкуре из страны Кереити [15] , от монголов порученец уйсун, из Хорезма хитрая лиса-проныра лашкар… Как положено в этот день недели, они ждут тебя у входа в Салтанат Сарай… — Старик визирь сложил руки на груди и опять поклонился.
14
Киев.
15
Древнее государство, расположившееся по нижнему руслу Ишима и Иртыша.
Иланчик Кадырхан, стоя боком, выслушал его, нехотя повернувшись, направился во дворец. У трона в глубине зала он вновь накинул на плечи просторный шелковый чапан, расшитый золотом, и Хисамеддин невольно вздрогнул: ему ясно привиделось, будто по сумрачному залу, крадучись, прошел матерый тигр. Повелитель приостановился и жестом приказал Хисамеддину следовать за ним.
Медленно спустились они по широкой лестнице. Вокруг холма, не нарушая его естественного вида, выстроились дворцы с куполами. Казалось, стояло несколько огромных белых юрт с Гумбез Сараем посредине. Спускаясь вниз, правитель города и поэт вышли на небольшую площадь. И здесь был хауз. Треугольником стояли три остромордые бронзовые волчицы. То было творение кипчакских мастеров: они всегда отливали фигуры зверей, но никогда — подобно румийским ваятелям — не делали птичьих изображений. Здесь считали птицу священной, высекать ее из камня считалось святотатством. Из волчьих пастей взмывала упругая струя, образовывая над хаузом радугу в форме кривой. Было здесь прохладно, свежо. За хаузом полукругом возвышался Малый Гумбез, выделяющийся какой-то особенной красотой. Каждый, кто углублялся в Малый Гумбез, невольно испытывал восторг и необъяснимую гордость. Казалось, дворец бесконечно устремлялся ввысь. Глаза уставали глядеть на его ослепительную вершину, голова кружилась, и невозможно было оторвать взгляда.