Шелковый шнурок(изд1985)
Шрифт:
Но рассудительность превозмогла. Король холодно сказал:
— Ваше величество, возможно, захочет увидеть мою армию? Вот мои гетманы — они вам её покажут! — С этими словами он развернул коня и вместе с сыном поскакал прочь.
Император тоже тронул коня и поехал вдоль фронта.
Два следующих дня в союзных войсках царило подавленное настроение. Польские сенаторы, магнаты, даже простые жолнеры открыто возмущались недостойным поведением императора Леопольда, требовали от короля немедленного возвращения на родину.
Курфюрст
Только Ян Собеский, стараясь унять клокотавший в душе гнев, силой разума овладел собой и неуклонно стоял на том, что союзные войска должны довершить начатое дело: догнать Кара-Мустафу и добить его!
— Панове, — доказывал он шляхетному панству, — мы воевали не за императора, а за Речь Посполиту! Мы воевали за Вену, чтобы Кара-Мустафа не появился под Краковом или под Варшавой! Неужели вам это не понятно?.. Как же мы, зная, что у визиря хотя и основательно потрёпанное нами, но все ещё большое войско, как же мы можем спокойно возвращаться домой? Нет! Враг в панике — нужно его уничтожить! На этом я настаивал и буду настаивать! Визирь ещё опасен, и если мы дадим ему время собрать остатки войска в кулак, то совершим непоправимую ошибку не только перед отчизной, но и перед будущими поколениями; родившись рабами, они проклянут нас за то, что мы, имея возможность, не разгромили врага окончательно!
Королю удалось все же убедить воевод и сенаторов. Стали готовиться в поход.
В день выступления польского войска от императора прискакал гонец. Он привёз письмо с извинениями Леопольда за свою бестактность и драгоценную шпагу от него в дар королевичу Якову Собескому.
Поляки двинулись на Пресбург (Братиславу), где соединились с большим отрядом казаков, приведённых Куницким, а оттуда, дождавшись Карла Лотарингского, — на Гран (Эстергом). Там, как доносили разведчики, турки перешли на левый берег Дуная и заняли предмостное укрепление в Паркане.
14
— Арсен, холера ясная, ты стал настоящим богатеем! — гремел Спыхальский, переходя вместе с казаками из одной комнаты дома, подаренного императором, в другую. — Вот бы такую хату тебе в Фастове!
Дом действительно оказался большим. Штаремберг от имени императора вручил Кульчицкому-Арсену ключи от него. Из турецкого лагеря австрийские солдаты привезли оставленный турками кофе — несколько сотен мешков — и сложили в подвале и в задних комнатах первого этажа.
Арсен только посмеивался. Что ему делать с домом и с кофе?
Иваник развязал один мешок — зачерпнул горсть коричневых зёрен, кинул одно в рот. Сплюнул.
— Тьфу, какая гадость, знаешь-понимаешь! Чтоб у того императора язык отнялся, когда он надумал наградить тебя, Арсен, черт знает чем! Не мог, скряга, отмерить ковш золотых! Сам отсиживался, когда мы кровь проливали, за тридевять земель от Вены — и захапал три миллиона гульденов! А герою Вены — на тебе, боже, что мне негоже!
— Нет, не говори, Иваник! — возразил Арсен. — Вот мы сейчас с Яном заварим кофе — попробуешь. Турки не дураки, у них на каждом углу кофейня. Кофе — божественный напиток. — И обратился к Кульчеку: — Ян, приведи-ка пленного! Кажется мне, он мастер на все руки. Думаю, что и кофе сумеет сварить.
Кульчек привёл пленного турка. Высокий, худой, горбоносый, он со страхом вошёл в большую комнату, в которой за столом на мягких стульчиках сидели казаки. А когда увидел дородного, грозного на вид Метелицу и не менее грозного Спыхальского, встопорщившего свои острые усы, задрожал как осиновый лист.
— Аман! Аман! — забормотал он, решив, наверное, что его здесь хотят убить.
Но к нему подошёл Арсен, положил руку на плечо, заговорил по-турецки:
— Не бойся, почтеннейший! Никто не жаждет твоей крови. Поверь мне.
— О! Эфенди так хорошо говорит по-нашему… Неужели меня и впрямь не зарежут?
— Не зарежут, не зарежут, аллах свидетель! Как тебя звать?
— Селим, эфенди.
— И кем же ты был в Турции, пока тебя не забрали в армию?
— Кафеджи, эфенди.
— Что? Кафеджи? — удивился Арсен и повернулся к друзьям. — Вы слышали? Он мастер варить кофе! Вот это повезло! — И снова обратился к турку: — Кофе нам сваришь?
— Ещё бы, эфенди! Я этим занимаюсь двадцать лет. Меня и в плен взяли только потому, что я молол зёрна и не видел, как наши отступают…
— Вот и чудесно. Тогда свари нам, Селим, кофе. Да такой, чтоб аромат пошёл по всей Вене, а мои друзья полюбили его на всю жизнь!
У турка радостно заблестели глаза. Ему стало ясно, что ничего плохого эти люди не замышляют.
— Я мигом! Где кухня?
Ян Кульчек повёл его в глубь дома.
Вскоре оттуда донёсся приятный запах. Послышалось звяканье посуды. Забулькала жидкость, которую разливали по чашкам.
Не успели казаки рассказать друг другу о своих приключениях за последние два дня, не успели похвалиться добычей, доставшейся им в турецком лагере, как расторопный чех внёс на широком деревянном блюде несколько чашек с ароматным напитком, а на фарфоровой тарелке — поджаренные, румяные гренки.
— Ого-го! Да это ж, прошу добрейшее панство, и вправду вкусно! Разрази меня перун, если вру! — воскликнул Спыхальский, запихивая в рот хрустящую гренку и запивая её кофе. — Конечно, это не варёный мёд, каким меня угощали на Украине, но все же…
— И верно, не мёд! — пробасил Метелица. — Однако пить можно…
Сквозь распахнутые окна густой аромат кофе полился на улицу, и там стала собираться толпа: солдаты и офицеры, мастеровые, подмастерья, чиновники и студенты, ремесленники и их ученики — те, кто ещё несколько дней назад защищал город.