Шептуны
Шрифт:
— Я их оттуда выгоню, — с легким сердцем пообещал я. Но Анне было страшно — я чувствовал это по тому, как она прижималась ко мне.
Однако спуститься в подвал сразу же после ужина мне не удалось: доставили наши покупки — мебель и все прочее, — так что мы провозились с расстановкой до ночи, и заняться крысами я собрался, только когда уже совсем стемнело.
Взяв старинную керосиновую лампу, я медленно, осторожно спустился по стертым крутым ступенькам в подвал, поставил лампу на верстак и огляделся.
Подвал был просторный, стены и пол — голые, каменные. Может,
Неужели в доме все-таки водятся крысы? Я сел на перевернутый ящик и прислушался. И постепенно тоже различил не то шорох, не то шепот. Кажется, он исходил именно из того угла подвала, где пол был земляной.
Я поднялся и крадучись пошел на звук. Крысы? Что-то непохоже. Звуки действительно больше напоминали шепот, причем зовущий. Я готов был поклясться, что этот голос пытается мне что-то сказать.
Опустившись на четвереньки, я прополз в дальний угол и исследовал каждый дюйм утрамбованной земли, но ничего не обнаружил. Звуки стихли. Может, крысы вырыли туннель под этой частью подвала? Но роют ли они туннели?
Я шагнул к лампе и замер. Вокруг моей правой щиколотки сомкнулось нечто невообразимо холодное, но при этом мягкое, нежное, будто касание женских губ. У меня захолонуло сердце и по спине пробежала дрожь — наверное, нечто подобное испытал бы мужчина, перед которым откуда ни возьмись возникла бы прекрасная обнаженная женщина.
Опустив глаза, я различил что-то похожее на человеческую руку, ухватившую меня за щиколотку. Но видел я ее смутно и готов был поклясться, что она какая-то прозрачная, призрачная. Внезапно раздался странный скрип, и я вновь остановился как вкопанный, но в ту же минуту рванулся, высвобождаясь из хватки, поднял голову и увидел, что дверь на другом конце подвала распахнулась от порыва ледяного ветра. Вот вам и объяснение! Никакой призрачной руки, а просто ночной сквозняк!
В дверном проеме показались ноги — женские ноги в грубых черных чулках. Потом появилась рука, цепляющаяся за дверь, а за ней — женское лицо. Незваная гостья медленно, хватаясь за стену, спускалась в подвал по старой деревянной лестнице.
Она явно не замечала меня. Странно, ведь лампа горела достаточно ярко. Я всмотрелся в фигуру женщины. Грубое и поношенное черное платье подчеркивало бледность ее лица и шеи. Она прокралась к верстаку, что-то шепча, и ее хрипловатый шепот эхом отражался от сырых стен подвала.
— Опять она сюда приходила. Да, Джим Каллистер? Уж я-то знаю. У нее по глазам видать. Она повадилась сюда, а мне ни слова, все тайком, а ты с ней говоришь, она набирается от тебя всяких глупостей. Но ты ее не получишь, не получишь, прах тебя побери! Ужо я увезу ее, да так далеко, что тебе ее не видать! Не дотянешься до нее своими волосатыми лапами, так и знай! Понял? Я с тобой управлюсь. Один раз управилась и второй смогу.
Она погрозила в темноту кулаком. Лицо ее исказилось от ярости. Мне казалось, я слышу, как оглушительно колотится ее сердце под черным платьем. Я не выдержал и резко сказал:
— Постойте, миссис Каллистер!
Вдова вскинулась как ужаленная. Глаза ее — мутные, белые — обежали подвал и наконец остановились на мне.
Тут я понял, почему вдова не видела меня раньше: она была почти слепой.
— Все в порядке, не пугайтесь, миссис Каллистер. — сказал я. — Меня зовут Питер Уинслоу, я купил этот дом. Я хотел бы потолковать с вами, если вы не…
Она на ощупь нашла дорогу к двери и, прежде чем я успел ее остановить, исчезла — ее будто проглотила ночная тьма. Я тоже поднялся наверх, озадаченный и напуганный.
В ту ночь мы услышали, как возятся крысы. Нежная, мягкая, Анна прижалась ко мне всем телом, дрожа от ужаса. Я попытался ее успокоить, а сам мрачно думал: «В подвале водятся крысы. Там умер отец Сюзи Каллистер. И Сюзи, и вдова Каллистер ведут себя очень странно. И что это за крысы такие, которые не просто возятся, а еще и шепчутся?»
С утра я поехал в деревню за крысоловками (Анна осталась дома). Хозяин местной лавки оказался тощим мосластым мужчиной. Когда я представился, он сказал:
— А, так вы, значит, купили старый дом Прентиссов? Ну и как вам там, пришлось по душе?
— Думаю, когда приведем дом в порядок, нам там понравится.
Хозяин странно на меня посмотрел:
— Оно конечно, покраска и все такое дому не помешают, а только одного они не изменят: того, что случилось с Джимом Каллистером. Я ведь еще и по похоронному делу тут, так что готовил его к погребению. И вот что я вам скажу. По нему было видно: человек не своей смертью помер. Уж я это всем твердил, пока не охрип, да только никто и слушать не стал.
— Объясните, что вы имеете в виду! — потребовал я.
— Дело было так. Он в ту ночь работал в подвале. Похоже, он вообще чуть ли не всю жизнь проторчал в подвале. Ну а в ту ночь уж очень тихо он работал, просто ни звука из подвала. Жена, понятно, всполошилась, спустилась проверить, что да как, глядь — а он на полу лежит, мертвый. Ну, во всяком случае, так выходит по ее словам. — Лавочник фыркнул. — Док Дигби потом сказал: «Каллистер помер от сердечного приступа». Но я же говорю, я готовил Каллистера к погребению, обмывал, то-се, так вот: сроду не видал, чтоб от сердечного приступа человек весь шерстью порос, в одночасье.
— Шерстью?
— Ну да, косматой шерстью, чисто собака или волк. Разве что на лицо она не пошла.
Я пристально уставился на лавочника, стараясь понять, не врет ли он.
— Но и это еще не все. Я когда его обмывал да в порядок приводил… ну, сами знаете, как полагается… так мне сильно не понравилось, что из него лезло.
Меня замутило, и я слабым голосом ответил:
— Не знаю и не вполне вас понимаю.
— Уж больно все это добро воняло. По-моему, Джима отравили.
— Но кто… и зачем?