Шериф
Шрифт:
Одна и та же мысль не давала ему покоя: что лежит в брезентовой сумке? Ему казалось, что он знает. По крайней мере, догадывается.
Да! Днем, на кладбище, когда я дрался с Шерифом, я бегло осмотрел его уазик и заметил эту сумку, но не заглянул внутрь. Почему она достала ее из машины? Зачем она ей потребовалась?
Немного не доходя до столба с табличкой, он остановился и сказал:
— Валентин Николаевич! Возьмите ребенка, я сейчас вернусь.
Тамбовцев молча взглянул на него и взял Ваську за руку: это было нелишней предосторожностью —
Пинт развернулся и пошел назад, но Лена преградила ему путь:
— Нет! Ты должен уйти из города.
Пинт мягко положил руки ей на плечи и отстранил:
— Я не могу оставить ее там.
— Нет, ты должен. — Она посмотрела на Ваську холодным оценивающим взглядом и, понизив голос до шепота, сказала: — Так надо. Ее не спасти.
И тут Пинт взорвался. Он не закричал, но пальцы его так крепко сжали Ленины плечи, что она поморщилась.
— Предоставь мне самому решать, что надо, а что — не надо. Я должен был остаться, а она — пойти с сыном. Еще не поздно все исправить. Именно это я и собираюсь сделать. И не надо мне мешать.
Лена внимательно смотрела на него.
— Там, — она махнула рукой ему за спину, — граница города. Тебе стоит пройти два десятка шагов до пограничного столба, и все кончится. Все забудется. Все будет как прежде. Но если ты вернешься… — Она замолчала.
— Что?
Лена не отвечала.
— Что случится? — допытывался Пинт.
— Ты погибнешь, — просто, без всякого выражения, сказала Лена.
Пинт почувствовал легкий холодок в груди, будто туда угодила пачка мятной жвачки.
— Откуда ты знаешь? — спросил он.
— Был пятый, последний, ЗНАК. Я нашла Лизину фотографию в альбоме. Пинт усмехнулся:
— Неправда. Я смотрел альбом вместе с тобой. Там не было фотографии.
— Отсутствие знака — это тоже знак, — тихо сказала Лена и отвернулась. — Он означает выбор. Ты свободен в своем выборе. Вперед — и останешься жив. Или назад. Во тьму.
Пинт постоял несколько секунд, раздумывая.
— Я не суеверный, — сказал он и улыбнулся. — Пожалуй, я вернусь. Это не по-мужски — прикрываться женщиной. И потом, ты не подумала, как я буду после этого смотреть в глаза ее сыну? Пока. — Он поцеловал Лену в холодную щеку.
Теперь, когда он принял решение, все стало простым и приятным. Пинт почувствовал, как ему стало спокойно и легко.
Лена на мгновение задержала его руку в своих ладонях, но Пинт ласково освободился.
Он побежал, быстро и размашисто, будто сдавал нормы ГТО.
ЗНАК… Выходит, был еще один, пятый знак, означавший выбор? Но почему она сказала: «последний»? Последним должен быть шестой, а не пятый. Интересно, что написано в шестом? «Добро пожаловать в царство мертвых»?
Издалека он увидел черный силуэт, надвигающийся на Анастасию. Через секунду силуэт упал, сраженный метким выстрелом.
Пинт подоспел в тот момент, когда чудовище поднялось на ноги и снова бросилось в атаку.
Оскар
В тот момент, когда она опустила ствол и прицелилась в брезентовую сумку, Пинт понял все. Теперь он знал, что лежит в сумке.
А ведь Лена была права. Мне оставалось два десятка шагов до жизни. И до смерти оказалось — ненамного больше. Долго ждать не пришлось. Ну, что же? Это мой выбор.
Он инстинктивно прищурился и закрыл лицо свободной рукой, как козырьком, успев отметить про себя, что это бесполезно.
Как, впрочем, и все остальное.
Ружецкий проломился сквозь заросли орешника и оказался на маленькой полянке лицом к лицу с высоким мужчиной.
Правая рука мужчины безжизненно свисала вдоль туловища, как плеть, левой он прижимал к груди какой-то плоский сверток. Ружецкий увидел, что его пальцы испачканы кровью и чем-то еще.
«Это он убил Левенталя!» — догадался Ружецкий.
Присмотревшись, он понял, что лицо мужчины ему знакомо.
Это был тот самый карлик, которого он застал в спальне своей жены. Тот самый.
Но сейчас он не выглядел карликом. Мужчина был выше Ружецкого и шире в плечах. Его глаза, отсвечивающие в темноте зеленоватым блеском, смотрели на Ружецкого со злостью и ненавистью.
— Пошел прочь! — прохрипел мужчина. Вместо ответа Ружецкий поднял ружье.
— Ты не сможешь убить меня! — зарычал демон.
— Наверное, нет, если ты назовешь хотя бы одну вескую причину, по которой я не должен делать этого.
Мужчина качался, он еле стоял на ногах. Ружецкий видел, что силы покидают его.
Микки попробовал собрать остатки воли, чтобы проникнуть в примитивный разум, подчинить его себе. Ему нужно было совсем немного — добраться до огня. Он мечтал об огне, как усталый путник мечтает о мягкой постели.
— Огонь, — прошептал он запекшимися губами. — Огонь…
— Это что, команда? — ехидно осведомился Ружецкий. — Значит, наши желания совпадают?
Микки обвел его мутным взглядом. Он все пытался сконцентрироваться, связать мысли, крутившиеся в голове, воедино, но это никак не получалось. В голове звучал радостный детский голос:
«Ну что? — спрашивал он. — Что теперь будешь делать?»
Микки в изнеможении упал на колени, по-прежнему крепко прижимая тетрадь к груди.
Ружецкий прицелился.
— Дерьмо, — сказал он. — Ты отнял у меня все. Пусть у меня было не так много, но ты все это забрал. А я всего лишь хочу отнять твою проклятую жизнь. Поставить в ней точку. А лучше — две.
— Постой! Постой… — Микки решил сделать парадоксальный ход. Он просто уберется. Затихнет. Уйдет на время.
Он впервые не только мыслил, но и поступал, как человек: решил дать волю эмоциям. Другого выхода не было.