Шерлок Холмс и крест короля
Шрифт:
— Это исключено, мистер Холмс.
— Отчего же? Год или два назад в особняке господ Кристи на Кинг-стрит, близ Сент-Джеймсского дворца, уже проводилась «посмертная» распродажа имущества Хауэлла. Тогда с молотка ушли полотна сэра Джошуа Рейнольдса и Томаса Гейнсборо, а также покойного мистера Данте Россетти, чьим агентом мнимый усопший являлся до тех пор, пока художник не узнал, что тот закладывает его, Россетти, несуществующие работы. Не получив обещанных картин, обманутые коллекционеры шли, разумеется, к живописцу, требуя вернуть деньги, полученные и потраченные Гасси Хауэллом. А однажды мошенник похитил из мастерской художника набросок «Астарты Сирийской» и, подделав авторскую монограмму на обороте, продал его как завершенное произведение наиболее доверчивому из своих знакомых «знатоков».
Теперь Лестрейд слушал со вниманием.
— А как же полотна Рейнольдса, мистер Холмс? И Гейнсборо?
— Некоторое время Хауэлл сожительствовал с одной дамочкой, Розой Кордер. Она была художницей и изображала лошадей и собак. Он обучил ее искусству факсимиле, или, попросту говоря, подделыванию. Вместе они изготовляли копии картин для клиентов с сомнительными вкусами. Их арендодатель даже отказал им от квартиры на Бонд-стрит за копирование нескольких работ Фюссли, весьма спорных по своему содержанию.
— Надо же! — задумчиво произнес Лестрейд. — Скажу вам по секрету, мистер Холмс, нам в Скотленд-Ярде кое-что известно о мистере Хауэлле. В молодые годы он был единомышленником Орсини и знал о готовящемся покушении на императора Наполеона Третьего близ Парижской оперы. По тогдашним законам (впоследствии они были изменены), сочувствие преступному замыслу не приравнивалось к преступлению. Далее, в министерских протоколах времен лорда Абердарского [17] значится, что мистер Хауэлл организовал извлечение гроба миссис Россетти из могилы на кладбище в Хайгейте. Это было сделано глубокой ночью с целью вернуть рукописи мистера Россетти, которые он похоронил вместе с женой. С Хауэллом вообще связано много престранных историй. Начать хотя бы с того, что родился он в Португалии, а отцом его был англичанин.
17
Британский политик второй половины XIX века, член либеральной партии, министр внутренних дел в правительстве Гладстона.
— Именно, — фыркнул Холмс. — И его привезли в Англию весьма своевременно, в возрасте шестнадцати лет, после того как в Лиссабоне он добился немалых успехов по части шулерства и вымогательства с применением ножа. Я почти не знал его лично, но слышал, что его называли — заслуженно или нет — отъявленным негодяем, грязным шантажистом, бессовестным мошенником, мерзавцем, крысой, клеветником и прирожденным лжецом. Выбирайте любой эпитет на свой вкус, мой дорогой Лестрейд! Однажды мистер Россетти продекламировал стихотворение, которое написал, порвав отношения со своим бывшим агентом. Оно звучало примерно так:
Есть мошенник по имени Хауэлл. Он во лжи, как в пруду, с детства плавал. Срок придет помирать — Перестанет он врать, А без этого Хауэлл — не Хауэлл.Бедняга! Он отличался столь редкостным отсутствием каких бы то ни было положительных качеств, что я, знаете ли, даже в определенной мере ему сочувствую. Не будь я, по счастью, частным детективом, мы бы, вероятно, нашли с ним общий язык.
— Вы стали бы шантажистом? — скептически спросил Лестрейд.
Холмс сделал протестующий жест.
— Вы никогда не сможете обвинить его в шантаже. Он слишком умен, чтобы попасться. Именно он привел юного поэта Суинберна в один аристократический дом с дурной репутацией. В том салоне на Сиркус-роуд, у Риджентс-парка, золотая молодежь проводила праздные вечера в обществе розовощеких красавиц, предаваясь забавам в духе маркиза де Сада.
Как ни странно, при последних словах Лестрейд, обычно вовсе не склонный к смущению, вдруг густо покраснел.
— Хауэлл и Суинберн обменивались письмами, в которых обсуждали эти довольно невинные юношеские увеселения, — продолжал рассказывать мой друг. — Десять лет спустя, на пике своей славы, поэт получил от старого знакомого записку: оказалось, что Хауэлл сохранил все послания Суинберна в памятном альбоме, который ввиду денежных затруднений вынужден был заложить и теперь затрудняется выкупить. Потерявший терпение ростовщик грозился немедленно выставить вещицу на аукцион. Через неделю адмирал Суинберн и его супруга леди Джейн заплатили очень крупную сумму за то, чтобы вернуть из ломбарда хронику похождений своего сына. Вырученные деньги наверняка были к обоюдному удовольствию разделены между Хауэллом и его сообщником ростовщиком. Судите обо всем сами, дорогой Лестрейд.
Инспектор встрепенулся и задумчиво проговорил:
— Да уж! Ладная работа. Сшито так, что не придерешься.
— То-то и оно. В более трудных случаях, когда клиент выказывал упрямство, Хауэлл вдохновлял его чтением компрометирующих писем перед специально приглашенными гостями. Благодаря этой мере авторы посланий понимали, что бумаги все же следует выкупить. Неужели вы полагаете, будто, дорого заплатив за сокрытие свидетельств сыновнего безрассудства, Суинберны пожелают обнародовать их в суде? Даже если и так, каким образом вы докажете, что история с ростовщиком была шантажом, а не дружеским советом? Может, Хауэлл искренне желал спасти репутацию друга? Что до публичного чтения частной корреспонденции, то это, конечно, поступок, недостойный джентльмена, однако преступлением его назвать нельзя.
— И давно вы знаете этого человека, мистер Холмс?
— Повторяю, Лестрейд, он не входит в число моих близких знакомых. Я немало о нем слышал, но в последний раз видел его около десяти лет назад, когда представлял интересы своего клиента, мистера Сидни Морса, в так называемом деле о Сове и шкафчике. Живописцы и поэты-прерафаэлиты в шутку называли Хауэлла Совой на манер кокни [18] .
Взгляд инспектора прояснился.
— Не имел ли к этому делу отношение мистер Уистлер, американский художник?
18
Одной из отличительных черт диалекта кокни, простолюдинов лондонского Ист-Энда, является опускание звука [h] в начале слова. Фамилия Хауэлл (Howell), произнесенная таким образом, напоминает слово owl— «сова».
— Вы, как всегда, опережаете меня, Лестрейд. В тысяча восемьсот семьдесят восьмом году Уистлер отправился в Венецию. Перед этим он договорился с мистером Морсом о продаже ценного японского шкафчика, состоявшего из двух частей. Передача вещи покупателю была поручена Хауэллу. Мистер Морс явился к нему в субботу с деньгами, а шкафчик собирался забрать после уик-энда. Едва Морс ушел, Хауэлл вызвал к себе ростовщика и заложил ему чужую покупку за внушительную сумму. Верхнюю часть сразу же увезли в ломбард, а нижнюю мошенник, получив плату, пообещал доставить в начале следующей недели.
— Кажется, я понимаю, в чем фокус! — сказал вдруг Лестрейд.
— Фокус прост. В понедельник Хауэлл отправил мистеру Морсу нижнюю часть его приобретения, сказав, будто верхняя была повреждена при перевозке. Ее якобы отдали в починку и при первой же возможности пришлют новому хозяину. Ну а Чэпмену, ростовщику, Хауэлл, разумеется, наплел, что испорчена и ремонтируется нижняя часть шкафчика. — Холмс перевел дух, подавив очередной приступ хохота. — Затем пройдоха исчез вместе с деньгами, полученными от покупателя и от владельца ломбарда. Оба остались с половинками шкафа. Они не подозревали обмана, поскольку наивно думали, будто красть вещь по частям бессмысленно. Как плохо они знали Еасси! Тяжба по этому делу длилась три года. Мистер Морс обратился за помощью ко мне. По возвращении из путешествия мистеру Уистлеру пришлось выкупить полшкафа у ростовщика, уплатив набежавшие проценты, и доставить ее законному владельцу. Что до мистера Хауэлла, то он в очередной раз поспешил объявить о собственной кончине и распродал свое имущество с молотка.